Реваз Мишвеладзе - Избранное

— Кто там?

В дверях возникла чья-то тень.

— Гость я, не пугайся, пожалуйста.

Голос был незнакомый и молодой.

Гига быстро поднялся по лестнице и с трудом нашарил выключатель.

Перед ним стоял сухопарый, красиво причесанный парень с острым, как клюв, носом и в очках. Ему было лет двадцать пять. Белоснежная сорочка, галстук с большим узлом, из кармана пиджака торчал платок того же цвета, что и галстук.

— Не сердись, ради бога, пять часов тебя жду, устал на ногах. Когда дождь стал накрапывать, решил под крышей переждать, встал на крыльце, к двери прислонился, а она и открылась. Видно, не запер с утра. Вот я и караулю твой дом. Тоже дело. Верно?

— Я вообще не запираю. От кого запираться? Если с вора шапку сорвать и в мой дом бросить, он за ней не полезет.

— Ты прав. Вор знает, к кому лезть.

Гиге не понравился панибратский тон незваного гостя, но предъявленное удостоверение настолько его удивило, что он даже раздумал мыть руки, вынес гостю плетеный стул, сам присел на табурет и обратился в слух.

— Догадываешься, по какому я делу? — Молодой человек снял очки, дохнул на них, тщательно протер и снова надел.

— Нет, — в ответе хозяина слышался вопрос.

— К нам приходил Эрмине Сахамберидзе.

— Пожаловался?

— При чем тут жалоба. Просто человека интересует, что, как и почему. Ты бы на его месте не поинтересовался?

— А что его интересует?

— Со мной тебе не стоит так разговаривать. Ты человек опытный, поживший и в наших делах, слава богу, разбираешься. Я человек маленький, и ты это знаешь. Мне приказали выяснить, и я пять часов торчу под твоей дверью. Ты отлично знаешь, что интересует этого Сахамберидзе.

— Но ведь я ему все объяснил. Зачем он к вам обратился?

— Ты должен радоваться, что он пришел к нам. Было бы хуже, если б он подался в милицию или в суд. Мы сейчас всё выясним, я доложу начальнику, вызовут этого Сахамберидзе, разъяснят ему дело, и точка. Разве так не лучше? — Очкастый молодой человек бодрым, веселым тоном произнес последние слова и даже прихлопнул в ладоши.

— Вам нечего выяснять. Я, Гига Хачидзе, отдал свои сбережения, собранные мною две тысячи рублей, нуждающемуся Эрмине Сахамберидзе, отцу многочисленного семейства. Подарил ему. Нельзя?

— Что?

— Подарить.

— Разве я сказал, что нельзя? Что это ты как-то разговариваешь?

— Как?

— С вызовом. Между прочим, я давно заметил, у вас — у реабилитированных — одинаковый тон.

— Раз вы меня знаете, вам должно быть известно, за что я сидел и когда реабилитирован.

— Я одно не пойму: почему вы думаете, что вас нельзя снова посадить? Конечно, если совершите что-нибудь противозаконное.

— Мы свое отсидели и за себя, и за других. А вам я посоветовал бы последить за своими словами. Нагляделся я на таких инструкторов…

— Ну что я такого сказал? — инструктор засмеялся и заложил ногу на ногу. — Знаешь, в чем моя ошибка? В том, что я сам пришел, своими ногами. Надо было прислать машину, отвезти тебя к ним, там бы ты по-другому заговорил.

— Слушай, белены ты, что ли, объелся? Сделай милость, не выводи меня из равновесия. Это дело мне уже не по нервам, истрепались нервы. Говори, чего тебе, и кончай! — не удержался Гига и в ту же секунду осек себя: с этим молодцом нельзя вступать в перепалку, кто знает, что у него на уме.

— Значит, ты отнес Эрмине собственные сбережения?

— Да.

— Подарил?

— Подарил.

— Знаешь ли ты еще кого-нибудь, кто так же собирал бы деньги и потом дарил их?

— Нет.

— Не собирается ли кто-нибудь из твоих друзей сделать то же самое?

— Не знаю.

— Постарайся вспомнить.

— Не припоминаю.

— Ты сам решил помочь Сахамберидзе или кто-нибудь посоветовал?

— Сам.

— Почему выбрал именно Эрмине?

— Не понял.

— Почему ты отнес деньги именно Эрмине Сахамберидзе, а не отдал, допустим, Васо Хурцилаве. Он живет через три дома от тебя, и у него тоже пятеро детей.

— Я хотел помочь незнакомому. К тому же Васо Хурцилава, дай ему бог, в моей помощи не нуждается.

— Был ли ты знаком с Эрмине раньше?

— Нет.

— А с его женой?

— И с его женой.

— Кто направил тебя к Эрмине?

— Я его не знаю. Спросил на улице у прохожего, кто тут живет многодетный, нуждающийся…

— Как понимать — нуждающийся?

— Такой, как Эрмине Сахамберидзе.

— Когда ты пришел, его жена сама сказала тебе, что они нуждаются, и попросила помощи?

— Нет, она этого не говорила.

— Сказала, что они не нуждаются?

— Я не спрашивал.

— Выходит, ты вошел, огляделся, увидел, что с потолка не свисает хрустальная люстра, решил, что эта семья нуждается, сунул под тюфяк две тысячи рублей и назад.

— Под тюфяк она сама их сунула. Я в руки дал.

— Пересчитала?

— Да.

— Разве дареные деньги считают? Допустим, там не хватило бы десятки-другой. Она не взяла бы?

— Не знаю.

— Не знаешь, почему она пересчитала?

— Не знаю.

— И того человека не помнишь, который к Эрмине тебя направил?

— Помню.

— ?!

— У него на носу была бородавка и усы плохо выкрашены.

— Я с тобой серьезно, а ты дурака валяешь!

— Я к нему не присматривался… Не знаю…. Если еще раз встречу, может, и узнаю.

— Почему тебе непременно надо было остаться с ней наедине?

— С кем?

— С Пистимеей.

— Не хотел, чтобы дети видели деньги.

— Пистимея поблагодарила тебя?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Это ее дело.

— Теперь, если тебе интересно, я скажу мое мнение: то, что ты сделал, это не добро. Вернее, наивное, глупое добро. Я очень хочу поверить, что ты и в самом деле просто так, из добрых побуждений подарил деньги семейству Сахамберидзе, но не могу. И ты отлично знаешь почему. Все, что ты рассказал, похоже на выдумку, к тому же неубедительную. Люди давно отвыкли от поступков такого рода. Если ты хотел уважить Сахамберидзе, помочь ему, надо было сделать это в какой-то другой форме. Я сейчас говорю так, как если бы все рассказанное тобой было правдой. Ты не подумал, что Пистимея с Эрмине могут принять эти деньги не за подарок, а за компенсацию или еще что-то от его бывшей организации?

— Не подумал.

— Вот. А мы никак не можем убедить этого человека, что ты не присвоил часть его денег.

— Пусть это остается на его совести. Меня не интересует, что будет думать обо мне Эрмине Сахамберидзе.

— А это уже неправда. Ты потому-то и отнес ему деньги, что тебя очень интересует, что будет думать о тебе Эрмине Сахамберидзе.

— Это ваш домысел.

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят восемь.

— Дожили до таких лет и неужели не поняли, что вашу глупую щедрость сегодня не оценят? Сейчас другое время.

— Какое?

— А такое, что благотворительность нынче не в моде. Взять и подарить человеку деньги — в этом сегодня есть даже что-то унизительное, оскорбительное.