Александр Щипин - Бог с нами

Полюбовавшись на немую колокольню испытательной башни, где выясняли, может ли система тормозов и ловителей удержать человека от падения, Ольга с Митей двинулись дальше. Они бродили почти час, то сворачивая с улицы Сакко и Ванцетти в Борисоглебский переулок, то выходя через парк Космонавтов к Вознесенской площади, и карликовые зародыши теней, прилепившиеся к ногам в начале пути, приобрели почти человеческие очертания, как будто каждый шаг растягивал их, заставляя расти. Когда Ольга и Митя, наконец, поднялись на Лютую горку, они обнаружили, что там осталось всего три гроба, причем два были пустыми. Их хозяева стояли над третьим, опустив головы и вытянув руки по швам. Они обернулись на звук шагов и посмотрели на подошедших прозрачными глазами, из которых медленно выливалось небо.

— Умер, — удивленно сказал один из них.

Собрания «Молоха овец» проходили на кухне огромного, давно закрытого ресторана, который принадлежал текстильному комбинату. После того как комбинат отобрали у Кисляка, его хозяйкой стала Анна Дмитриевна Логутова, считавшаяся в городе чьей-то то ли вдовой, то ли любовницей. На самом деле ни бывшие мужья, ни любовники давно уже не имели никакого отношения к ее карьере: со своим бизнесом Анна Дмитриевна вполне управлялась самостоятельно, и текстильный комбинат был лишь одним из предприятий ее концерна, причем далеко не самым значительным. Многие вообще удивлялись, зачем ей понадобилось настолько стремительно и безжалостно «отжимать текстилку» (удивлявшиеся обычно были любознательными мальчиками из хороших семей, которые по-детски считали жаргон обязательным атрибутом прожженного профессионала; остальные либо не задавались такими вопросами, либо, действительно будучи профессионалами, обходились без арготизмов). К тому же чуть ли не главный актив комбината — футбольную команду — Логутова за пару лет благополучно обанкротила. На самом деле Анна Дмитриевна просто очень любила фильм «Москва слезам не верит» и с детства хотела быть похожей на его главную героиню. Стремительность лее сделки объяснялась попыткой переломить судьбу после расставания с очередным любовником: почему-то все Гоши, встречавшиеся Логутовой, либо пили на кухне в плащах на голое тело, либо обнаруживали, что для них социальный статус человека выше, чем личный статус, либо слишком хорошо усваивали урок, что против силы всегда может найтись другая сила.

Впрочем, никакого другого Гоши Анна Дмитриевна не нашла, даже став, как Катя Тихомирова, директором комбината, и потому начала искать предприятию другое применение. Она решила сделать из Краснопольска туристический центр наподобие Великого Устюга и объявила, что комбинат будет теперь ткать Покров Пресвятой Богородицы, который когда-нибудь накроет всю Россию, и все желающие могут участвовать в его создании. Для ткачей-паломников на краю города была выстроена большая гостиница с рестораном, и первое время туристы под руководством инструктора активно осваивали большой деревянный станок, наматывавший на вал бесконечное полотно, получали сувенирные обрезки Покрова, а также покупали разноцветные футболки с надписью «Я ТКУ» и изображением Богородицы, которые шились на том же комбинате. Однако через пару лет поток пилигримов, поначалу внушительный, совершенно иссяк. То ли из-за того, что до конца света хоть и оставалось еще несколько лет, они начали догадываться, что укрыть от антихриста всю страну им не успеть, то ли сыграло свою роль прохладное отношение церкви к рукотворному Покрову. Благодаря щедрым пожертвованиям, которые Логутова регулярно делала как самой церкви, так и лично нескольким иерархам, РПЦ официально не критиковала это предприятие, однако большего Анне Дмитриевне добиться не удалось. В результате ткацкий станок вместе с огромным неаккуратным Покровом перекочевал в краеведческий музей, потеснив инсталляцию «Стоянка первобытного человека», где манекены темных волосатых людей с плешивыми шкурами на чреслах, сидя на корточках, угрюмо изучали острые камни своего никакие кончающегося века, а комбинат начал выпускать футболки с надписью «Я КТУЛХУ» и портретом щупальцеликого бога. Гостиничные номера удалось переоборудовать в малогабаритные квартиры, куда переселились многие обитатели доставшегося теперь миряковцам общежития, но огромный ресторан на окраине оказался никому не нужен. Держать постоянный штат поваров и официантов ради редких свадеб и банкетов, устроителей которых могло бы заинтересовать помещение, не имело смысла, поэтому ресторан пустовал несколько лет, пока его за почти символическую плату не арендовали сектанты.

Двери ресторана оказались закрыты, и через большие грязноватые окна было видно, что зал, посреди которого стоял длинный накрытый стол, совершенно пуст, так что Ольга с Митей отправились к служебному входу. Звонка там не было, поэтому им пришлось долго стучать, пока дверь, наконец, не распахнулась наружу и из ресторана не выглянула круглая девушка в очках и белом халате. На ее голых загорелых ногах были мягкие остроносые тапочки.

— Краснопольская прокуратура, — представилась Ольга, придерживая одной рукой на всякий случай дверь, а другой раскрыв удостоверение. — Мы хотели бы поговорить с вашим руководителем.

— Пойдемте. — После секундного раздумья девушка повернулась и пошла по коридору вглубь здания. Ольга и Митя, аккуратно прикрывший за собой дверь, двинулись за ней.

Кухня, как любое помещение, в котором одновременно работает много людей, была похожа на маленький ад. Офисные опенспейсы, где сидят люди, когда-то пытавшиеся подсматривать в замочную скважину дверей восприятия и теперь обреченные за это вечно сидеть перед окнами несуществующего дома, который они принимают за рай, представляют собой современный ад, холодный и бессмысленный. Как намекает уже сам термин «опенспейс», на самом деле они находятся в безвоздушном пространстве и, уставившись в иллюминаторы из жидких кристаллов, безостановочно стучат слабеющими пальцами по обшивке космического корабля, где, по их мнению, должно ждать спасение, а на самом деле плывет из одной бездны в другую невыразимый ужас. Кухня, где оказались Ольга с Митей, представляла собой классический ад, каким его любили изображать в старину. Здесь рушащимися вавилонскими башнями грохотали стопки тарелок, пучилась вода, языками нечистой пены пытаясь погасить огонь под кастрюлями, трещало и больно плевалось масло на сковородках, стучали о мокрые разделочные доски ножи, раздавались отрывистые неразборчивые крики, может быть, даже без слов. И конечно, на вошедших сразу обрушилась какофония запахов, пытавшихся заползти во все поры и щели, — сладких, мокрых, едких, горячих.