Отесса Мошфег - Мой год отдыха и релакса

Тут я заметила, что стеклянная ваза стилизована под череп. Тревор не прислал бы мне такую. Нет.

— Кто это принес? Вы видели? — спросила я у консьержа.

— Курьер.

— Азиат? — допытывалась я.

— Старый чернокожий. Пеший посыльный.

Среди цветов торчала маленькая карточка; слова были написаны девчоночьей шариковой ручкой.

— Моей музе. Позвони мне, и у нас все начнется.

Я перевернула карточку: визитка Пин Си с его именем, телефоном, электронным адресом и самой избитой цитатой, какие я встречала: «Каждый акт творения — изначально — акт разрушения. Пабло Пикассо».

Я забрала вазу с каминной полки и вошла в лифт; запах роз напоминал вонь от дохлой кошки в канаве. На моем этаже я открыла ковш мусоропровода и затолкала туда розы, но карточку оставила. Как бы Пин Си ни презирал меня — ведь я не уважала его самого и его творения, не хотела знать его, не хотела, чтобы он знал меня, — он все-таки польстил мне и напомнил, что моя глупость и суетность здесь, на месте, и никуда не делись. Хороший урок. «Ох, Тревор!»

Дома я сунула визитную карточку Пин Си за раму зеркала в гостиной, рядом с фоткой Ривы. Проглотила четыре амбиена и засосала диметаппом.

«Ты очень сонная», — мысленно проговорила я. Порылась в шкафу, нашла свежие простыни, постелила постель и легла. Закрыла глаза и представила темноту, представила поля пшеницы, зыбкие песчаные узоры между барханами в пустыне, представила медленное покачивание ивы над прудом в Центральном парке, представила, как смотрю из окна отеля в Париже на низкое, серое небо, изогнутые зеленые медные и шиферные крыши, щупальца черной стали на балконах и мокрые тротуары внизу. Я была в «Неукротимом» — запах дизеля, люди в плащах, слетавших с их плеч, руки придерживают шляпы, колокола вдалеке, двухтональная французская сирена, яростный, безжалостный рев мотоцикла, крошечные бурые птички, порхающие повсюду. Может, из-за угла выйдет Харрисон Форд. Может, я превращусь в Эммануэль Сенье и буду втирать в нёбо кокаин, сидя в мчащемся авто, и танцевать в ночном клубе, словно гибкая, бескостная змея, завораживая всех своими движениями. «Спи, немедленно!» Я представила длинный больничный коридор, вот толстобедрая сиделка в синей операционной униформе идет ко мне с мрачным видом. «Мне так, так жаль», — скажет она сейчас. Я отвернулась. Я представила Вупи Голдберг в «Звездном пути»: она стоит в бордовом комбинезоне в огромном окне, за которым бесконечное, таинственное космическое пространство. Она смотрит на меня и говорит: «Разве это не красиво!» Ах, эта улыбка. «Ой, Вупи, это потрясающе». Я делаю шаг к стеклу. Мои ноги путаются в простыне. Я не бодрствую, но и не могу пересечь черту, с которой начинается сон. «Давай. Шагай. Пропасть прямо тут. Еще два шага». Но я слишком устала, чтобы пробить стекло. «Вупи, ты можешь мне помочь?» Никакого ответа. Я настраиваю уши на звуки в квартире, на шум машин, медленно едущих по кварталу; хлопнула дверь, по тротуару процокали высокие каблуки. Может, это Рива, подумала я. Рива. «Рива?» Эта мысль вырвала меня из полудремы.

Внезапно я почувствовала себя очень странно, как будто моя голова отделилась и парила в трех дюймах над обрубком шеи. Я поднялась с постели, подошла к окну, приподняла ламель жалюзи и выглянула на улицу. Направила взгляд на восток, на унылый горизонт за рекой, хорошо различимый сквозь черные скелеты деревьев в парке Карла Шурца. Ветки колыхались на фоне бледного неба, потом перестали, застыли и вздрогнули. Почему они так тряслись? Что с ними случилось? Словно ленту видеоплеера перематывали вперед. Мой видак. Моя голова отплыла на несколько дюймов влево.

Я приняла три нембутала и последний ативан, потом шлепнулась на софу. Странное ощущение из головы перетекло в тело. Вместо внутренностей во мне был воздух. Я не могла припомнить, когда последний раз опорожняла кишечник. Что, если единственный способ заснуть — смерть? Может, мне надо посоветоваться со священником? Ой, какая нелепость. Я ворочалась. Лучше бы я никогда не принимала проклятый инфермитерол. Мне хотелось, чтобы все шло по-старому, когда еще работал мой видак, а Рива приходила со своими мелочами, и я могла на несколько часов раствориться в ее мелком мирке, а потом сбежать в сон. Возможно, таких дней уже не будет, ведь Рива пошла на повышение, а Кен исчез с ее горизонта. Вдруг она внезапно повзрослеет и отбросит меня прочь, словно реликт из неприятного прошлого, точно так, как я собиралась сделать с ней, когда закончится мой год релакса? Неужели Рива повзрослеет? Или она и сейчас уже сознает, что я ужасная подруга? Сможет ли она легко избавиться от меня? Нет. Нет. Она пассивная. Она зашла слишком далеко. Если бы видак все еще работал, я бы посмотрела на полном звуке «Деловую женщину», грызя мелатонин и крекеры в виде зверушек, если там еще что-нибудь осталось. Почему я перестала покупать их? Забыла, что когда-то была человеческим детенышем? Хорошо ли это?

Я включила телик.

Я смотрела «Закон и порядок». Я смотрела «Баффи — истребительница вампиров». Я смотрела «Друзья», «Симпсоны», «Сайнфелд», «Западное крыло», «Уилл и Грейс».

Время разделилось на получасовые интервалы. День за днем я мучилась и не спала. Иногда принимала головокружение и тошноту за сонливость, но когда открывала глаза, мое сердце начинало бешено колотиться. Я смотрела «Короля Куинса». Я смотрела Опру. Донахью. Шоу Рики Лейк. Сэлли Джесси Рафаэль. Гадала, может, я умру, и не испытывала никакой печали, только беспокойство насчет потусторонней жизни: вдруг там все будет таким же, как тут, таким же унылым и скучным. Если умру, думала я, пусть все закончится. И наступит тишина.

Как-то я поднялась с постели, чтобы попить на кухне воды из крана. Попив, выпрямилась и тут же начала слепнуть. Над головой горела люминесцентная лампа. Но поле зрения по краям стало черным. Словно облако, надвинулась тьма и закрыла часть комнаты. Я могла смотреть вверх и вниз, но черное облако не исчезало. Потом оно стало расти, расширяться. Я рухнула на кухонный пол и распласталась на холодных плитках. В душе я надеялась, что хоть теперь-то засну. Я пыталась не сопротивляться. Но спать не могла. Мой организм отказывался спать. Мое сердце стучало, как молот. У меня перехватывало дыхание. Вероятно, в тот момент я подумала, что прямо сейчас умру. Сейчас. Сейчас. Но сердце продолжало уныло и упорно стучать в груди, словно Рива в мою дверь. Я хватала ртом воздух. Я дышала. Я тут, думала я. Я не сплю. Мне показалось, что в дверь кто-то скребется. Потом послышалось эхо. Потом эхо того эха. Я села. Мне ударил в шею порыв холодного воздуха. «Кш-х-х-х», — сказал воздух. Это был шум крови в моем мозгу. Ко мне вернулось зрение. Я поплелась на софу.