Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

Елисей вспомнил, что в день смерти и в первый день путча Фердинанд звонил ему, хотел что-то сказать. Тоскливо заныло в груди от ощущения, что никогда не узнает, что пытался перед смертью сказать ему Фердинанд. Может, как говорила ему Светлана Алексеевна, ему нужно было излить раздражение на этих идиотов, затеявших игры в солдатики? А может, предчувствие смерти заставило его искать кого-то, чтобы пошутить над собственным бессилием, пока еще подчиняется язык, пока двигаются пальцы? Чувство вины перед Фердинандом за то, что Елисей не оказался дома в тот момент, было так сильно, что он не утерпел и рассказал об этом своему попутчику.

— Не переживайте, — утешил Илья Ефимович, шумно сопя под нелегкой ношей. — Давайте отдышимся.

Они опустили коробку. — Вы можете искупить свою вину. Вот, — он указал на коробку, — прочитайте. Это его слова. Считайте, последние. Сказано не наспех, не сгоряча. — Старик тихо засмеялся. — Не испугались?

— Теперь придется, — согласился Елисей. Они снова взялись за короб.

Скоро улица вывела к освещенному Ленинградскому проспекту. Мимо со свистом неслись легковушки. Полупустой троллейбус с подвыванием мотора домчал до зоопарка, и они выгрузились на тротуар. Перейдя улицу, окунулись в тьму затхлой мерзкой подворотни. На выходе, где тьма бледнела мутным светом, хамский голос остановил их:

— Ну, лож взад!

Три тени надвинулись вплотную к ним. Елисея окатила волна возбуждения и невесомая смесь страха, ожидания, возмущения. Потом он уловил движение ближайшего к нему силуэта. Молния пронзила ухо, плечо, он отшатнулся. Короб полетел вниз, рассыпая листы. Тут же раздался матерный вопль Ильи Ефимовича, его тело два раза дернулось, и в такт ему один бандит взвыл, хватаясь за голень, а другой молча согнулся, обнимая живот, и повалился. Третий повернулся и быстро исчез, шумно топая.

Илья Ефимович, извергая проклятия, ударил еще и затем с хряканьем и матом бил ногами подонков, пока они, подвывая, не отковыляли во тьму двора.

— Вы в порядке? — спросил он, вернувшись к Елисею. Он бурно дышал оскаленным ртом, иногда взрываясь руганью.

— Пустяки, ухо и плечо болят, — объяснил Елисей и поспешно стал запихивать в коробку выпавшие рукописи. Ему было неловко, что он не смог защитить хотя бы себя. И если бы не прыть Ильи Ефимовича, был бы у них очень бледный вид.

Илья Ефимович наконец затих и тоже стал подбирать рассыпанные листы. Скоро они взгромоздили коробку и продолжили путь. Ухо и левое плечо противно ныли, но Елисей старался не подавать вида, надеясь, что скоро они дойдут.

Пару раз они повернули, проходя по тесным темным улочкам, имевшим весьма домашний и мирный вид. Бойкие магистрали остались позади, и здесь царили тишина и ночная дрема.

— Вот и пришли, — сказал Илья Ефимович у очередного дворового проема, который выглянул чернотой из-за угла приземистого домика.

Они уже собирались свернуть во двор, но тут из-за спины подкатила милицейская машина, резво тормознула рядом, явно предлагая им не торопиться. Из машины появились два милиционера с резиновыми дубинками.

— Куда направляемся? — спросил ближайший. Из-под сильно сдвинутой на затылок фуражки торчал выпуклый лобик, крупный худой нос и щетка усиков. Глаза его настороженно напряглись. — А ты, дед, документы давай, — добавил он.

— Где же вы, родные, были десять минут назад? — посмеиваясь, сказал Илья Ефимович. Коробка опять спланировала вниз. — Только что нас пытались ограбить. А несем мы рукописи нашего покойного товарища литератора. Ценности, знаете, совершенно никакой не представляет.

Илья Ефимович открыл коробку, взял полную пригоршню листов и сунул под нос милиционеру. Тот чуть не обнюхал их.

— Чего ж тащите тогда? — спросил он.

— Вдова в них ни бельмеса, просила разобраться… А эти дураки молодые тоже думали — ценное несем.

— Ну и как? — поинтересовался милиционер уже совсем равнодушно.

— Один успел убежать, а с двумя я, как с немцами под Берлином, разобрался. Не забыл рукопашную. А насчет документов, вот в тот домик надо проследовать, квартира девятнадцать.

— Ладно, иди, — сказал, махнув рукой, милиционер. — Трое, говоришь, было?

— Трое. У одного, чернявого, на морде мой каблук отпечатался, — пояснил Илья Ефимович.

Милиционеры уселись в машину. Фыркнув газом, она укатила.

Через пять минут они втащили коробку в квартиру Миколюты. Его фамилию Елисей прочитал на старой истертой медной табличке, висевшей на входной двери. Но инициалы были «Е.М.». Он спросил об этом Илью Ефимовича.

— Это табличка моего отца, — пояснил он. — Он врачом был, хорошим. Его Сталин перед войной в лагерях гноил. А мать надрывалась, нас двоих с братом выхаживала. После ранения пришел — она и месяца не прожила. Сказала, когда умирала: сил нет жить. Просила брата вырастить… Да у вас, дружок, кровь, — сказал он, присматриваясь к уху Елисея. — Сейчас протру и йодом смажу. И оставайтесь-ка у меня. Нечего вам ночью шастать.

Он ушел в комнату, а Елисей позвонил жене и сказал, что приедет утром, так как поздно. Она долго выпытывала у него, не случилось ли чего, но он ничего не сказал, объяснил лишь про рукописи и Илью Ефимовича. По голосу жены он чувствовал, что она не верит и что в голове у нее жуткий переполох. Тогда он сказал ей, что после путча по Москве полно бандитов с оружием ходит, и поэтому ехать так поздно опасно.

— Я не могу заснуть, — сказала она, терзаясь обычными женскими подозрениями и страхами.

— Ну, хочешь, сейчас приеду? — сделал он решающий ход, и тут же она стала отговаривать его.

На этом разговор окончился. Миколюта принялся обхаживать ухо Елисея.

— Сильно распухло, — проговорил он, дыша ему в затылок, — а так ничего, обошлось. Жене не сказали? — спросил он. — Правильно, не надо зря волновать. Пусть спит тихо, спокойно. А то вообразит, что надо уже цветочки на могилку носить. — Он хмыкнул. — Вот ведь чудо — инопланетные существа, которые по недоразумению называем «женщинами». Все ищем какие-то энлэо, а вот они: и тело у них устроено не как у людей, а уж устройство мозгов совсем не поддается пониманию. А вселенская катастрофа с кровью, со смертным ужасом, воплями, которое называем «рождением» ребенка! О-хо-хо, — воскликнул Миколюта, и тут же мазнул ухо Елисея йодом, от чего у него молнией полыхнула жгучая боль. — Из ничего, из огня, воды, земли — появляется человек. Меня это, знаете, всегда потрясает. К а к семя, брошенное в землю, оживает, растет, плодоносит? Это чудо! А женщина, я уверен, это земля души. А душа — смысл жизни, ее вершина.

— А эти бандюги? — спросил Елисей, шипя от грызущего ухо огня. — Преклоняюсь перед вами.

— Это недочеловеки. — Миколюта замер на мгновение, в одной руке у него был кусок ваты с пятном крови, а в другой — пузырек с йодом. — Если у расизма когда и будет серьезное основание, то только одно: отсутствие души. Он оттопырил указательный палец. — Жизнь обделила их божьей искрой, а посему они остались на уровне амёб, что-то вроде кровососущих комаров. Простейшие инстинкты… И если рвется испить вашей крови, изловчитесь — и прихлопните его. Ха-ха!