Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

— А если он вас?

— Ну что ж, не исключено. — Миколюта заглянул в кухню и бросил вату. — Но ведь есть же малярийные комары, — сказал он с кухни, загремев чайником. — Сейчас чайку попьем. От малярии тоже помереть можно. Но вы не беспокойтесь. Вас Бог обережет. Вы говорили вот про Фердинанда, мол, по его словам, Бог для наблюдений нас создал. А может, только в живом теле мыслимо возрастание души? Вы об этом думали? О! Я бы даже так сказал. В каждого младенца падает зерно души. Оно или зачахнет или оживет и разовьется, а после гибели тела, новая душа приумножит космос духа. Как вам это нравится? Итак, Бог растит и лелеет свои пастбища. Я, например, если бы не божеский присмотр, давно бы истлел. Из сотен тысяч в той мясорубке остался в живых. Это не чудо? Это невозможно просто! Наверное, слышали про керченский десант?

— Что же вы — вечно жить будете? — пошутил Елисей.

— Зачем, достигну своей цели — и все. Здешнее странствие закончится.

— Какой же цели?

— А это мне и не ясно до конца, как любому путешественнику. Если все известно, то и ходить не стоит. Путешествие — самая главная тайна человека. Одни что-то ищут, чего-то не хватает. Другие, чтобы людям принести истину.

За маленьким оконцем в ярком сиянии неба пронеслись со звонким щебетом ласточки, вознеслись в голубую высь над утомленным жарой Назаретом и затерялись там. С верхнего края оконца яркой смоляной каплей упал паучок, завис в пространстве окна, живо перебирая лапками в своей сложной работе, потом паучок съехал вниз, закрепил тонкую нить. Иошуа пригляделся и различил еще несколько нитей будущей паутины. Паучок, видно, давно уже начал свои хлопоты. «И будет сучить прозрачными ножками, пока не падет вниз, и его сухие членики смахнет ветер», — подумал Иошуа. Он отодвинулся от окна, опустился на пол, потом прилег на кучу стружек и щепок. В проеме двери сиял на солнце клочок утоптанного дворика, стена дома, заглядывала ветка смоковницы. Донесся голос матери, стук.

— Подай нож, — крикнула она кому-то невидимому.

Иошуа подумал, что весь мир так же невидим, скрыт стенами дома, горами земли и камня, но весь живой, движется, в любую минуту дышит, чего-то хочет. Чтобы увидеть мать, надо пересечь дворик, шагнуть в сумрак дома. Чтобы окинуть взором Назарет, надо подняться вверх по склону среди садов, виноградников. Оттуда видно лабиринт улочек, крыш — мир раздвинется. Там — призрачная голубая дымка моря, скалистые кромки горы Кармил, к которым по вечерам склоняется солнце. А лучше всего на востоке. Оттуда в лучезарном сиянии является по утрам солнце, озаряя плавные очертания горы Фавор.

Взмахнув крыльями легкую пыль, перед дверью упала сверху пара воробьев. Суетливо попрыгав, недоверчиво кося темными бусинками глаз, они почирикали, поклевали невидимые крошки и снова шумно взметнулись и скрылись.

Лучше всего идти на гору Фавор перед заходом солнца, когда спадет жара. Сначала путь лежит мимо садов. На полпути надо перейти расщелину, на дне которой бормочет родник. Пройти мимо поднимающих пыль овец, перекинуться шуткой с пастухами. Чтобы легче подняться на гору, следует пару раз остановиться, оторвать взгляд от тянущегося вверх склона, надо обернуться и оглядеться на все расширяющийся простор. Среди зеленого моря можно разглядеть мозаику крыш селения, серые комочки овец, соринки пастухов. Они точно застыли, уснули — их сон вечен. Так мы предстаем перед Богом. Наши хлопоты, суета — лишь сон для него.

Иошуа взял в руки заготовку для ручки двери. На ней было пятнышко сучка. Если при обработке не обойти сучок, ручку можно будет выбросить. Иошуа откинул в угол заготовку. Все это — сон. Иошуа представил, как мать готовит еду к ужину, прикидывает, чем порадовать близких. И так — пока не закатится звезда жизни, и начнется еще более глубокий сон.

Ночь приходит на вершину горы немного позже. Уже канули во тьму долины, смешались и исчезли в непроглядной глуши селения, а сияние заката еще касается вершины, бледный отсвет дня манит в сторону моря. Звезды разгораются все ярче, потрясая своим множеством. Вспыхивает ничтожный огонек костра, и звезды меркнут, тьма вокруг сгущается.

Среди ночи надо отойти от костра. Жалкие языки пламени бьются на дне огненного комочка, который все больше сжимается, чахнет в объятиях тьмы. Прохлада изгоняет усталость, вселяет радость ни с чем несравнимую. Она бесконечна и необъяснима. В безмолвии ночи звезды медленно движутся, увлекая сладким головокружением. Потом настигает короткий сон, который всегда прерывался в определенный час, когда воздух густел, закрывая бесплотным телом невидимого существа звезды — они пропадали в кисейной гуще. С невидимой земли из невидимых трав и ветвей в невидимое небо взлетали птицы. Первая неуверенная трель прорезала молчание, потом щебет становился увереннее, сильнее, наполняя радостью, движением. Заря вспыхивала и зажигала небо, мир снова обретал твердь гор и легкую синеву небес. Вспышка солнца всплывала вверх, заливая золотом округу. Бог вездесущ и есть радость!..

— Сынок.

Иошуа вздрогнул и оглянулся на дверь.

— Ты опять сегодня ничего не делал? — мать остановилась в дверях и с укором глядела на сына, ответа она не ждала. — Опять мечтал, — она вздохнула огорченно.

Иошуа приподнялся, сел и обнял колени.

— Твои братья говорят, что ты болен. Я не верю. Что это за болезнь такая?

— Я не болен, мама… — с улыбкой сказал Иошуа.

— Твои братья недовольны. Они говорят, ты приходишь есть, но забываешь добывать еду.

— Мне много не надо.

— Зачем так говоришь? Не к добру это… Если ты живешь, тебе много надо. В твои годы мужчины имеют жену, детей, у них полно овец, они работают, торгуют.

— Не успел, я слишком торопился, — сказал Иошуа, разведя руками. — Когда-то давно хотел жениться… Но, знаешь, мама, одна мысль беспокоила меня. Не мог понять, зачем, едва взойдет солнце, люди выгоняют на пастбище овец, сеют поля, жнут, собирают плоды…

— Для счастья, сынок, так Бог повелел. В достатке семья, насытились, оделись, веселы дети, легко на душе, а бедность и лень — это горе.

— Нет, — улыбнулся Иошуа. — Почему тогда радость дают цветы, утреннее солнце, ни с чем несравнимое сияние звезд? А размышления о Боге, молитва? Откуда такое счастье в них? Ласки любимой, смех детей, богатство… Они не могут доставить такой радости. Если бы женился, у меня и овцы, и дети, одежда — все было бы. Кроме одного. Я бы не успел прийти к Богу.

— Молись, как все, — сказала мать, огорченно глядя на сына.

— Твердить заученную молитву, — задумчиво и тихо сказал Иошуа, — все равно, что повторять причитания надоевшего учителя. Только тоску множить.

— Ты пугаешь меня. — Ее глаза беспокойно расширились.