Андрей Латыголец - «Годзилла»

После окончания занятий нам разрешили покурить и мы тут же обосновались в курилке за клубом, с которой открывалась отличная панорама на дровяной склад и кинологический вольер, ограждённый высоким деревянным забором. Я глубоко затянулся, и моментально опьянел, словно в меня залили бутылку водки. Голова закружилась на все сто восемьдесят градусов, и я пришёл в себя, лишь когда мы уже возвращались в роту.

Где-то между столовой и штабом Левковичу не понравилось хождение «дедушек» в походной колонне, и он резко крикнул:

— Вспышка, вторая рота!

Мы все попадали на животы, и, как положено, прикрыли уши руками. Сержанты и некоторые «дедушки» остались стоять.

— Вы чё, припухли, команда не ебёт?!

— Товарищ лейтенант, мне служить осталось меньше месяца, какая вспышка? — тут же возмутился Рондик.

— Сержант Рондиков, упор лёжа принять! И жимани там раз сто!

Рондик недовольно сыкнул и упал на кости, за ним упали остальные.

— Пока каждый не отожмётся по сто раз, никто не встаёт, — заключил Левкович.

— Товарищ лейтенант, здесь же дети маленькие спят, — кряхтя с непривычки на костях, сказал сержант Кулаков.

На территория части, как раз за столовой, находилось офицерское общежитие, в котором проживали семьи местных офицеров. Левкович не предал этому особого значения.

— Вторая рота, — окликнул всех Ронд, — под общий счёт, все вместе, отжимания начи-най!

И мы все разом начали громко отсчитывать: «Раз-два-три!» Наши юные голоса разлились по части звонким эхом и неугомонный Лёва в миг покраснел.

— Отставить, вторая рота! — приказала Левкович. — После обеда общий сбор сержантского состава у меня во взводниках!

Впервые я почувствовал какую-то справедливость, представив, как Лёва прокачивает и пинает у себя в кабинете этих лычкастых выскочек, во мне зароптали радостные нотки, как будто кто-то почесал мне на спине место, до которого я долго не мог дотянуться.

***

Через несколько дней в нашей роте состоялась сдача статей перед комиссией, в которую входили комбат Рысюк, заместитель комбата по батальону накаченный, как Рембо капитан Головач, Вера и Студнев. Все мы немного волновались, стоя перед дверью линейки, где проходил отбор, повторяли с уставала перечень статей, словно в университете перед сдачей экзамена грозному преподавателю. Первым зашёл Гораев и через минут пять вышел со счастливым лицом. В университете он был отличником, и сдать статьи ему не представлялось тяжёлым испытанием. За ним пошли Ратьков, Нехайчик и Лесович. Эти ребята зубрили статьи после отбоя, лёжа в кровати, поэтому успех их был предопределён заранее. Оставался я и остальные «двоечники», для которых учение статей было в муку.

— Иди, давай, — сказал мне Чучвага. — Ты всё знаешь.

Я подумал, что идти после проваливших зачёт олухов, было равносильным вписаться в их ряды. Все военные деревянные и с логикой у них были проблемы.

Постучавшись в дверь и, приоткрыв её, я резко козырнул офицерью и поинтересовался, можно ли войти. Рысюк махнул рукой, и я тут же предстал напротив стола, где сидели экзаменаторы.

Статьи спрашивал комбат, отвечать нужно было быстро, не запинаясь, тем самым демонстрируя свои знания и надеясь на то, что статью до конца слушать не станут. Я отвечал бойкой, высоко подняв подбородок, впившись глазами в потолок, чтобы строгие лица комиссии окончательно меня не смутили.

Запнулся лишь немного в конце 165 статьи об обязанностях часового, переставив слова местами, и выдержав небольшую паузу. Но и эта весьма незначительная оплошность могла сыграть свою роковую роль.

— Плохо, товарищ солдат! — сказал мне прямо в лицо комбат. — Ты когда в карауле будешь на разводе министерскому полковнику отвечать, так он подумает, что ты обосрался! Увереннее, чётче, смелее, в конце концов.

Тут за меня вступился Вера.

— Товарищ майор, хлопец он нормальный, я личное дело его поднял, стихи, прозу пишет, творческий человек, ему то не справиться? А в карауле подтянется, подучит.

— Под вашу ответственность, — строго заявил ему Рысюк.

— Минский? — поинтересовался у меня Головач.

— Так точно, товарищ капитан!

— А с какого района?

— Из Фрунзенского!

— Так мы земляки. Берите его, товарищ майор, этот не оплошает!

Рысюк немного помялся, что-то пометил на своём листке и сказал:

— Свободен!

Я нехотя откозырял и вышел прочь. Меня уже давно стала подбешивать вся эта нарочитая серьёзность на фоне разваливающихся совковых зданий, псевдо-патриотизм, советские символы и Лукашенко вечером по новостям, что лично мне казалось полной деградацией личности, и с каждым днём я осознавал, что всё глубже окунаюсь во всю эту армейскую бытовуху, теряя свои положительные качества и определённую рациональность.

После меня статьи сдал один только Гурский. Остальным назначили повторную пересдачу.

***

Вечером всех сдавших статьи загнали в сушилку и поставили «на кости». Командовал процессом неугомонный Кесарчук. Мы стояли в упоре лёжа, а костяшки наши рук упирались в бетонный пол, кровь подступала к вискам, и было совершенно не весело. Потапенко разъяснял, что это была профилактика и урок для наших неучей. Под счёт «раз-два-полтора», мы около получаса выслушивали нравоучения сержантуры. Посмотреть на процесс зашли Шмель и Кулаков.

— Гляди, Владя, Гурский молоток, стоит на костях и улыбается. Я тоже улыбался, когда наши «деды» нас прокачивали. В армии главное не загоняться и воспринимать всё с фигой в кармане, будет потом что вспомнить.

И я решил абстрагироваться от очевидной несправедливости. Даже легче стало.

Потом в сушилку загнали остальных, кто не сдал статьи.

— Смотрите, пацаны, смотрите внимательно, — сказал Шмель. — Ваш период жмёт на костях, а вы стоите. Хорошо вам?

Я видел, как Чучвага и Индюков потупили взор.

— Будем стараться сдать, — ответил кто-то из них.

— Хуйня стараться, вы полюбасу сдадите эти статьи, а пока ваш период не курит и пацаны каждый вечер будут в сушилке прокачиваться, — сказал Кесарь.

Перед прокачкой меня одним из первых поставили в наряд по роте. Вроде бы по указанию Веры. Я сразу понял, что этот наряд будет отличаться от наряда по роте в «карантине», где на тумбу заступало сразу четверо бойцов, здесь же я заступал с двумя пацанами второго периода. Дежурным по роте был назначен ефрейтор Мирошин, дневальным высокая и дохлая шпала Воробьёв.

После ужина мы отправились на развод к центральному плацу. Заступающий дежурным по штабу капитан Иванченко даже не спрашивал обязанности, и мы быстро разошлись по подразделениям.

Мирон чётко дал понять, что Воробьёв ничего делать не будет, так как своё уже отработал. Я попросил только об одном, чтобы мне подсказывали конкретно, что от меня потребуется.