Александр Кириллов - Моцарт

Это Тёкла, конечно, затащила Вольфганга в сквер на городской площади, неподалеку от ратуши и кафедрального собора. Земля так прокалилась за день, что усохшие листья при слабом ветре скрипят о гладкие камни, точно перья по бумаге. И пока Тёкла и Вольфганг там болтают, осоловелый ветерок навевает ему золотые сны об Италии — с её погожими днями и его детским триумфом… Сеньор рыцарь — почтительно обращались к нему в доме кардинала, а им с отцом всё казалось, что это шутка… «Золотая Шпора» занозила сердце, оно трескалось и щемило в груди… «надо ехать к химзэйскому епископу, упасть ему в ноги, просить покровительства при дворе, раз есть вакансия. Да, он хочет и он делает — он еще раз встретится с курфюрстом, а что дальше? Отправиться в Италию, чтобы поднатореть в Неаполе, набраться ума-разума у maestri?.»

Ты как барышня , — возмущается Тёкла, слушая Вольфганга. — Наплюй и забудь . Меня это бесит не меньше твоего. Вот, потрогай, как колотится сердце, — и она твердой рукой прижала его ладонь к своему сердцу чуть пониже левой груди…

Ну и вечер выдался. Теплынь, тишь, благодать. Они притихли, закрыв глаза, откинувшись на спинку скамьи. Ему слышится далекий шум моря, ей — ночной стрекот цикад, втягивающий в пространство, как ночное небо втягивает россыпью мерцающих звезд. Душистое тепло солнца проникает сквозь одежду. Благовонием цветов дышит разморенное тело, дурманя сознание, пыхом улетучивается счастливое, призрачно-легкое ощущение и на смену приходит привычная одурь, спячка души. Это растление человека — это «бабье лето».

Его ладонь нежится на нагретой солнцем деревянной скамье, а в другой руке, которую приятно холодит металлическая виньетка, зажато письмо отца. «И впрямь осень много лучше, чем можно было бы желать? Здесь цены уже готовы подняться на хлеб и мукý из-за сухой погоды и жары». Текла слушает, прижавшись к нему. Кругом ни души. «Слышал, что „ты весело позабавился там с дочерью моего…“ Её ноздри слегка раздуваются, густо краснеет шея. Раскованность, приправленная острым словцом, способность краснеть на вырвавшиеся в разговоре „задница“ или более ласковое „попка“ — только усиливают его влечение к ней. Он был молодым, тот кебальеро? — В летах . — И как он тебя взял? — Врасплох: сначала сунул кольцо, потом … Тёкла шутливо дает ему подзатыльника и сбрасывает его руку колен — отстань…» — « Хочешь знать, я очень задет этим… » — « Чем же? » — «Язвительностью в письме моего отца по поводу тебя»… — « и… что ты напишешь в ответ? — „…ничего“ — „…отсутствие ответа — тоже ответ“ — „…так значит…“ — да… отстань ты, наконец! Там люди» — « Этот ?» — шепчет, дурачась, Вольфганг. — Хотя бы и этот , — оглядывается Тёкла на остановившегося невдалеке тощего с бородкой случайного прохожего…

АНТРАКТ

Я оставил их на площади, на городской скамейке, дурачившихся на виду у всего Аугсбурга под закатным октябрьским солнцем. Я оставил их надолго, более чем нá год. Думаю, это были для них счастливые дни, растянувшиеся во времени по воле обстоятельств. Может быть, это последние деньки их беспечной вольной жизни.

«Ну, нет» — возмутится Вольфганг.

А всё же, давайте посмотрим.

Отца, как бы нет. Он éсть, конечно, но далеко, и даже самый хороший совет не заменит его самого. А впереди: поиск службы, сыновни хлопоты об Анне Марии, устройство в гостиницах, денежные расчеты в трактирах, торги с наемным кучером, переговоры с устроителями академий (без папá) и, как примета уже вполне сформировавшегося мужчины, — мысли о хлебе насущном и томный призрак женитьбы на пороге.

Конечно, еще нет чувства ответственности. Еще папá строчит из Зальцбурга длиннющие письма, где расписывает каждый шаг, уточняя еще и еще раз, в какой последовательности, кого и как посетить — фортепьянного мастера г. Штейна, к примеру.

Визит к нему может благотворно сказаться на организации выгодной музыкальной академии, но при этом «избегай в разговоре с ним каких бы то ни было оценок наших инструментов Gera 62 62 Инструменты, сделанные в мастерской братьев Фридеричи, которые были в дружеских отношениях с семейством Штейн. К.Э.Фридеричи был даже крестным одной из дочерей Штейна. , ибо он ревнует». Коммерсанта такого-то, который при должном к нему внимании может написать о нем в аугсбургскую газету (так оно и случилось). К бургомистру хорошо бы явиться в сопровождении дядюшки Алоиса; и если необязательно носить папский орден «Золотая Шпора» в других городах, в Аугсбурге никогда его не снимать. (Этот совет Леопольда стоил сыну немало неприятных и унизительных минут.) Предостерегая от возможных интриг, отец дает подробнейшие советы, что говорить при встрече с курфюрстом, бургомистром, наконец, распорядителем театра. Советы на всякий вкус и по всякому поводу ( не заводи ни с кем дружбы, не доверяйся никому, внимательно следи за багажом, никому не показывай денег, храни твои лекарства в ночном столике , не забывай просить слугу вставлять в твои сапоги на ночь сапожные колодки, где бы ты ни останавливался ), вплоть до рекомендации тех мест, где можно дешево купить дюжину носовых платков ( но не голубых, так как они линяют и неприятно раздражают грубой тканью нос ). Самостоятельность пьянит Вольфганга и кажется ему уже неоспоримой, но всё-таки еще папá принимает решения, легко быть свободным под его неусыпным оком.

…Утекло много воды за это время (иносказательно и буквально) с мутными дождевыми потоками, пока 235 лист моей рукописи пылился среди прочих бумаг незаконченным.

У «СВЯТОГО КРЕСТА»

Испортилась погода и в Аугсбурге. Вместо теплых и ясных дней задождило и зазнобило; ветер пригнал тучи и холодный скупой дождик посёк опустевшие улицы. По ночам заблестела при тусклом свете площадь перед ратушей, схваченная заморозками. Застылые лица нимф на фонтане покрылись серебристой изморозью, а темные деревья поблескивают глянцевитой корой и тоненькими, будто завернутыми в целлофан, веточками, которые при каждом легком прикосновении попискивают в ледяной обертке. По счастью, Моцарты всё еще здесь, и я узнаю от Анны Марии, что Вольфганг сегодня завтракает у Св. Креста. «Я тоже была приглашена, — кутается она в плед, — но из-за этих холодов у меня болит живот, и я осталась дома. В Зальцбурге такой же холод как здесь, где всё замерзло, будто пришла зима».

Вольфганг и Текла, продрогшие до костей, жмутся друг к другу под высокими сводами полупустого собора. Пальцы у Тёклы ледяные, они чутко вздрагивают, крепко стиснутые ладонью кузена, изредка выскальзывая из неё, чтобы она могла осенить себя крестным знамением. Их головы почти соприкасаются. Её милое лицо с пухлыми губками и преданным взглядом отчетливо видно мне сквозь яркий свет настольной лампы, и я, так же ёжась от утренней сырости, перебираюсь к ним поближе. Переместиться в собор для меня дело совсем нехитрое. Для этого не надо мне никаких особых усилий — он всегда у меня перед глазами: я делаю мысленно шаг, и уже там, среди прихожан, как если бы прикрыл за собой массивную железную дверь.