Александр Кириллов - Моцарт

С маниакальным упорством пытался я проникнуть в его тайну, в тайну его знаменитых ПЖ (психологических жестов), заставлявших публику вздрагивать от ужаса или смеяться до колик. Я с жадностью вслушивался в рассказы очевидцев (вы его видели, Боже, расскажите), боясь упустить малейшую деталь из их сбивчивых воспоминаний. Я расспрашивал, выспрашивал, я мог донимать счастливца часами, выуживая всё, что сохранила его память о Михаиле Чехове. Мне удалось узнать много: и в чем он был одет, и как дурачился в «Гамлете», отвернувшись от зала к партнерам, строя им рожи в те самые минуты, когда публика, видя только его спину, — плакала; как он накладывал на лицо грим; его ученик имитировал для меня интонации его голоса; я узнал, где он жил, что пил и чем опохмелялся, кого любил, как острил, чем болел; мне были известны его приступы меланхолии, его едкие ответы Станиславскому на репетициях, его «квадратный» арбуз в «Ревизоре»; вплоть до детских фотографий, где он сидит на коленях у А.П.Чехова… И я не узнал ничего, не узнал его главной тайны — обаяние его таланта.

Помню нетерпение, с которым я бросился смотреть протазановский фильм «Человек из ресторана». Фильм немой , и не только из-за отсутствия звука. На экране «кривлялся» маленький человечек. Где же великий актер Михаил Чехов? Тайна, увы, уже недоступная, непостижимая. Родилась новая легенда в этом призрачном мире земных богов, которую ни подтвердить, ни опровергнуть уже нельзя.

НА ЮРÝ

Человек чувствует дыхание прошлого, он слышит голоса давно умерших, позабытых или позабывших, он входит в весенний лес, наполненный голосами юношеских настроений — там нет конца чудесам, и самому яркому чуду из чудес — его первой любви: либо душа разбивается о неё вдребезги, либо, окрыленная, стремится дальше к тем самым последним тайнам — смерти и воскрешению.

Порог жизни, порог смерти, — мы всегда на пороге… счастья или катастрофы, — переступив его, перестаем это понимать. Душа Вольфганга интуитивно и обостренно чувствовала это в самом раннем детстве. Благоразумный Леопольд не подпускал его к этой опасной черте. И если оно исподволь стихийно врывалось у Вольфганга в его музыку (как в юношеской симфонии g-moll), она попадала под строжайший запрет на веки вечные. Не дай Бог, кто-нибудь услышит его — криком кричащего save our soul 63 63 (англ.) Спасите наши души (SOS) .

Самые пронзительные по красоте и чувству темы он всегда отдавал в своих операх героям, внезапно застигнутым где-то на пороге. Бельмонте — перед воротами паши Селима, за которыми томится похищенная Констанца в ожидании своего спасителя. От волнения толчки сердца в оркестре прорывают музыкальную ткань арии, взвинчивая нервы — что же дальше? А дальше открываются ворота, и закрутится интрига похищения из сераля… Юный Керубино — между небом и землей — на краю подоконника перед прыжком из окна. Даже в повисшей музыкальной паузе слышим мы этот холодок, пробежавший по жилам и перехвативший горло сухим коротким вздохом, — и полетел он кувырком в свои несчастья. Донна Анна, Церлина, Донна Эльвира, Дон Оттавио , Мазетто, загнав Дон Жуана в угол: на пороге отмщения, — вдруг, словно громом пораженные, узнают слугу в хозяйском плаще (из них разом вышибло дух, секундная немота громче всякого крика), помертвелыми губами они выдыхают: Dei! Leporello?!! ( Боже! Лепорелло!!) У меня всегда в этом месте обрывалось сердце, будто я рухнул вместе с ними в дьявольскую пропасть. И всякий раз я испытывал одновременно с болезненным изумлением сладчайший восторг, слыша после могильной паузы, их едва уловимое: Dei! Leporello?!! Нет секстета красивее, где бы так тонко сочетались реальность и мистика. Ведь всё началось с конкретной погони, с желания догнать и отомстить (палкой, шпагой, кинжалом), а кончилось Che impensata novita! 64 64 (итал.) Какая неожиданная новость! [Так звучит буквально, но pensato — означает: обдуманный, продуманный, а impensato может быть переведено, как не поддающееся разумению, не столько неожиданное, сколько нечто, что воспринять не в человеческих силах]. Что за роковое открытие! — вопросом к вечности.

Это не редкие примеры того, как любил Вольфганг подобные остановки в своих операх: мгновения раздумий, собирания всех сил, осмысления себя и всего сущего перед решительным шагом, круто менявшим порой не только сложившуюся вокруг ситуацию, но и саму судьбу. Позже этот мотив «порога» в его операх стал приобретать почти философский оттенок. Речь уже шла об осмыслении сущности жизни, её основных начал, тленности земного и света вечности, любви людской и Божьей.

В « Дон Жуане» : и Донна Анна, и Донна Эльвира (в сопровождении Оттавио) оказываются перед самым что ни на есть реальным порогом , который им надо перешагнуть — порог дома Дон Жуана. Моцарт сочинил для них, жаждущих мести, трио на текст, в котором звучит обычный призыв к Небу: укрепить силы и дух, придать сердцу решимости, чтобы отомстить за поруганные честь и любовь. Причем отомстить Дон Жуану за конкретные поступки: убийство Командора, вероломство, предательство в отношение обесчещенных им девушек… Но как только трио зазвучало, музыка Моцарта всё преобразила — и текст, и смысл сцены. И речь уже идет не о пороге чьего бы то ни было дома. Перед ними возникает нечто вроде метапорога 65 65 Мета- (с греч. μετά- — между, после, через), часть сложных слов, обозначающая абстрагированность, обобщённость, промежуточность, перемену состояния, превращение. — и нравственного, и философского одновременно, порога между Небом и Геенной (потому-то и нет сил его переступить). Действие останавливается, и — высоко, с такой пронизывающей сердце печалью устремляются к Небу голоса, как если бы Святой Дух снизошел на них. Этот порог переступают уже не жертвы обольстителя и убийцы, а жрицы. Они в масках («Singnore maschere» — приглашает их в замок Лепорелло), и этим как бы снимается личный мотив с отмщения — это возмездие, как и в случае с появлением статуи Командора.

И то же чувство, — поднявшегося заоблачного храма, — возникает у меня и в финале оперы Так поступают все , когда я слышу исполненную смирения «молитву» влюбленных перед подписанием брачного договора. Это мы, грешные, входим в храм Любви, как и во всякий другой храм, чтобы покаяться, пролить слёзы и причаститься — с надеждой вкусить любви вечной, какой она и представляется нам в самом начале.

Первая любовь действительно знает всё о чувственном Рае и Аде, как зерно о растении — его жизни и смерти, как музыка Моцарта о Боге и дьяволе. Это и есть та узенькая щелка, через которую можно заглянуть нам в тот вечер, когда Вольфганг импровизировал до поздней ночи для настоятеля монастыря Св. Креста. Кто был по-настоящему влюблен (и я вдруг задумался о степени, но разве у подлинного чувства есть мера), тот кое-что знает и об импровизациях Моцарта. Этой потери мне жаль. Эта боль неосуществления, эфемерности и скоротечности, как первая любовь, не дает покоя. Её всем хотелось бы вернуть. Но как вернуть юность — и в этом смысле мне жаль её дó смерти.