София Кульбицкая - Красная верёвка

То есть я полностью осознаю, как оно сейчас выглядит, что на нём написано (полубессмысленное сытое довольство), но управлять им уже не могу, как бы ни пытался. Да я и не пытаюсь. В такие моменты мне трудно даже просто пожелать чего-то большего, чем то, что со мной происходит.

Но… Моего сознания — точнее, той части его, куда ещё не добралась сладостная волна умиротворения — хватает всё же на то, чтобы напоследок слегка испугаться. Полно, да действительно ли я — то, что о себе думаю? То, что всегда о себе знал? Ибо в эти минуты я не испытываю ни малейшей потребности не то что в каких-то там высоких, «духовных», интеллектуальных материях — но даже просто в любых, каких бы то ни было размышлениях, эмоциях и чувствах! Мне не до них. Я вовсе не хочу отвлекаться от того, что происходит внутри меня, нет, не «в душе», а именно внутри, в прямом смысле. Не то что сознательно не хочу, у меня просто нет силы воли и духа для этого. Но раз так, то… духовен ли я на самом деле? Точно ли высокоразвит?!

И страшным рывком разума — в последнюю долю мига перед наступлением полного насыщения — я ещё успеваю спросить себя: уж не было ли всё это и прежде всего лишь иллюзией, верхним слоем, простынёй, которую я натянул на себя для самомаскировки? И не есть ли моё подлинное лицо — именно это, теперешнее, с бессмысленными остановившимися глазами и пищеварительной улыбкой на неотёртых салфеткой губах?..

Мигом позже все эти вопросы отпадают, так и оставшись без ответа. Они попросту перестают меня волновать. Ибо, говоря уж совсем откровенно, сам себя я вполне устраиваю и таким. Какой есть. Но вот другим людям — особенно тем, кто меня знают, и крайне особенно тем, кто знает меня как Личность, достигшую одной из самых высоких степеней духовного развития, как тонкого интеллектуала, — не стоит, пожалуй, видеть этого моего — подлинного — лица, лица почти неодушевлённой плоти. И вот это и есть она — истинная причина того, почему я, приходя пообедать в нашу столовую, стараюсь сесть лицом к стене, выбрав самый тёмный, глубокий, скрытый от посторонних глаз уголок.

Жаннету разбудил громкий стук в дверь: это старый слуга, по обыкновению, напоминал, что пора поторапливаться.

По обыкновению? Нет, сегодня у нашей Жанны был необычный день! Её ждал первый бал, первый настоящий выход в свет, на котором она просто обязана была блеснуть всеми своими достоинствами!

Когда она, вскочив и набросив шелковый пеньюар, отворила, старикан уже приплясывал от нетерпения. Он так и предвкушал, как нынче вечером его юная госпожа поразит высший свет Гранд-Эйфелии экстравагантностью туалета, который они вместе с матушкой Клише — его доброй подругой и партнёршей по преферансу — изобретали всю ночь. Добряк подмигивал крошке Жаннет и хихикал, держа руки за спиной:

— А ну-ка, ну-ка! Хи-хи! А что это я своей Жужунетте принес? Хи-хи!

— Покажи, дедушка Эркюль!

— Хи-хи! Ну-ка, ну-ка, — и старый верный Эркюль, заскочив, наконец, в спальню, торжественно развернул перед Жанной свой сюрприз.

И точно — платье было удивительное. На колючую мешковину, подбитую изнутри шелком и ватой, были то там, то здесь нашиты пиковые дамы (испорченные колоды отдали конюшим: пусть себе развлекается простонародье). До предела декольтированное, поверху оно было оторочено остистым волчьим мехом, по подолу — морским канатом, а талию обвивали тяжелые железные цепи.

— А вот и аксессуары, — и торжествующий Эркюль, заставив Жанну пригнуть хорошенькую головку, повесил ей на шею ржавый ключ на шнурке, а затем, вытащив из кармана бренчащие золотые браслеты, выполненные модным ювелиром Бланше в виде наручников с бриллиантовыми клепками, ловким движением пристегнул их к нежной ручке Жаннет.

— Ой!..

Тут за дверью раздались стремительные шаги и в покои ворвалась взволнованная монахиня; увидев Жаннету, она отшатнулась и всплеснула руками:

— Ай, Эркюль, до чего ж экстравагантно! Недаром мы старались! Ох, и поэпатируем мы сегодня светскую публику нашей Жанной!..

Восхищенные, они суетливо приплясывали вокруг смущенной, счастливой Жанны и то и дело всплескивали руками.

Затем занялись куафюрой. Старина Эркюль поминутно отбегал нагревать в пылающем камине железные щипцы, которыми ловкая матушка Клише наворачивала на изящной головке своей любимицы локон за локоном. Быстро, в четыре руки они навтыкали туда часовых и минутных стрелок — насобирали у старьёвщиков; наконец, Эркюль вонзил в каштановые волосы госпожи позаимствованную с кухни лавровую ветвь и помчался распорядиться, чтобы подавали лошадей. Жанна была полностью готова к предстоящему испытанию.

Как должно быть известно читателям, каждую весну в обветшалом, но ещё крепком родовом замке герцога N (известного гранд-эйфельского светского льва и законодателя мод) проходит шумный бал в честь его дня рождения. Вся местная знать считает своим долгом отметиться на этом шикарном мероприятии. Вот и теперь просторная бальная зала чуть ли не с самого утра была под завязочку полна пышно и дорого разодетыми гостями всех полов и возрастов.

Уже к середине дня бал был в самом разгаре. Громко играла музыка, молодёжь танцевала, пожилые тузы в соседней зале гоняли шары, а почтенные матроны, собравшись в уголке, обсуждали поведение и наряды присутствующих. Как всегда, было очень весело.

Герцог N как раз загнал в лузу последний (чёрный) шар, а лакеи начали разносить мороженое, когда парадные двери бальной залы начали будто бы сами собой медленно-медленно отворяться. Это выглядело очень странно и необычно; постепенно все гости затихли. Музыка тоже смолкла. Все с любопытством и страхом смотрели на движущиеся двери, ожидая, чем всё закончится. Створки полностью распахнулись, но никто не входил; пауза становилась томительной.

Наконец, один из гостей, маркиз Н., решительно шагнул к дверям, намереваясь выяснить причину задержки, но вдруг застыл на месте, как вкопанный. На пороге залы, дерзко вздернув подбородок, стояла юная барышня в непристойно декольтированном платье, с кошмарной, перешагивающей все самые смелые представления завзятых гранд-эйфельских модников причёской. А уж аксессуары!.. Маркиз в ужасе отпрянул.

Раздался общий вздох; шокированные дамы одна за другой падали в обморок.

А Жанна (вы, конечно, уже поняли, что это была она), торжествующе и победительно оглядев присутствующих, спокойно, с достоинством прошествовала прямо к стоявшему на небольшом возвышении бутафорскому трону (он был предназначен для королевы бала, которую кавалеры собирались выбрать после десерта) и, неторопливо поднявшись по скрипучим деревянным ступенькам, воссела на него. Так научила её матушка Клише, в далёком прошлом — крайне развратная и жестокая светская львица.