Дмитрий Комогоров - Меланхолия одного молодого человека

Единственное, о чем упомяну заранее, — в конце каждой главы я буду оставлять название музыкальной композиции, подходящей под настроение. Посмотрим, какой саундтрек в итоге получится!

Вы в предвкушении? Я тоже нет.

Что заставляет человека писать книги?

Я слышал и читал разные мнения насчет этого, но не нашел такого, что объяснило бы мою собственную причину: я не пишу из эгоизма или из желания выговориться незнакомцам; меня не так сильно интересуют деньги и внимание.

Я пишу потому, что не могу не писать. Меня мучает бессонница каждый раз, когда за день не написана хотя бы строчка. Для меня это способ выживания. Каждым написанным словом я продлеваю свою жизнь на несколько секунд, ибо мысли, что приходят в голову, особенно по ночам, терзают, мучают меня. Настолько, что хочется выпрыгнуть в окно и наконец покончить с ними навсегда.

Но так было не всегда.

Мне было шестнадцать, когда я впервые прикоснулся к клавиатуре для написания небольшого рассказа. Точнее, это было сочинение на тему «День, изменивший жизнь». Форма написания была свободной: каждый пишет то, что хочет и как хочет. Со школьными сочинениями у меня всегда происходила непонятная чехарда: то получалось неплохо, то ужасно. Я мог особо не заморачиваться в тот день и написать какую-нибудь банальщину на полтора тетрадного листа, но что-то загорелось во мне, и вместо того чтобы взять ручку, я открыл текстовой редактор на компьютере. Я решил, что могу написать не просто сочинение — историю! — что утрет носы всем, включая учительнице. И… так и произошло. Когда до меня дошла очередь читать всему классу сочинение, девчонка, что сидела впереди меня и которая прочла мое творение за минуту до этого, сказала, чтобы я вышел к доске, а не стоял рядом с партой, как остальные. Тут нужно пояснить, что в ту пору я стеснялся всего и всех. Тем не менее я ее послушался.

Когда рассказ подошел к концу, в классе стояла полная тишина, пока учительница не взяла слово:

— Нет, ну молодец, да? — обратилась она к ученикам. Те либо положительно закивали головой, либо добавляли к этому короткое: «Да-а».

В тот день я впервые в жизни получил оценку «пять/пять».

Сейчас за моим авторством два десятка миниатюр, с десяток рассказов и два заброшенных в дальний угол тумбочки романа. Небольшой список. Перечитывая первые работы, я то и дело прикладываюсь рукой к лицу, да с такой силой, что лицо вмиг багровеет. Они не просто плохие — они пустые, в них нет никакого смысла, кроме постоянной демонстрации комплексов, накопившихся за все время, что я существую: унижения со стороны сверстников, любовные неудачи, проблемы с кожей — этот список можно продолжать очень долго.

Я сижу уже несколько часов подряд и все перечитываю последнее написанное предложение. Бывает, что под властью вдохновения можно писать, писать и писать день за днем, прерываясь разве что на сон, легкий перекус и туалет. А бывает, как сейчас, что и слова из себя выдавить не можешь. Это похоже на игру в прятки: я словно гоняюсь за призраком хорошей истории, ища повсюду: в шкафу, под кроватью, в дорожной сумке, но эта зараза даже и не думает поддаваться, хихикая где-то у меня над головой. Стоит ее заметить — пумс! — и призрак ускользает в новое место, продолжая издевательски гоготать. Хочется просто взять и плюнуть на все, но в один момент, когда уже не ожидаешь, История подкрадывается из-за темного угла и шепчет на ухо: «Мы с тобой еще не закончили».

— Но я уже устал! Зачем это все нужно, кто это, находясь в здравом уме, будет читать?!

— Ты.

— Издеваешься? Ты просто снова хочешь показать мне героев, которых я полюблю, а в итоге убью!..

Ах, да! Одна немаловажная деталь, объединяющая практически все мои работы. Как бы красиво и безмятежно они не начинались, конец один — смерть. Смерть либо главного героя, либо близкого ему человека. И это мне ни черта не нравится!

Поначалу да — я хотел их убивать. Кровавые ошметки, безумный смех, вопли ужаса — вот направление первых двух лет осмысленного творчества. А вдохновением было все что угодно: от книг и фильмов аналогичного жанра, включая документальные про серийных убийц, до случайного толчка у входа в магазин.

Те немногие рассказы, что я публиковал в сети, сразу подвергались критике со стороны читателей.

«К чему такие кровавые подробности?»

«Жесть ради жести».

«Меня натурально начинало тошнить от описания некоторых сцен».

«Создается впечатление, что автор просто смакует каждое действие героя».

«Смакует» — пожалуй, самое точно определение. Я наслаждался, действительно наслаждался написанием некоторых сцен. Например, где убийца, связав в сарае пойманную девицу легкого поведения, медленно вонзает той в глаз перочинный ножик. Или где человекоподобное чудовище разрывает когтями людские животы так, что кишки вываливаются наружу. Или — и это одна из моих любимых — жизнь маньяка с трупом женщины до стадия его разложения.

— Видела вчера твой новый рассказ.

— И как тебе?

— Поначалу подумала: «Это что-то новенькое», а потом: «Нет, опять какую-то бабу убил».

Все изменилось, когда я обратился к психологу. Одиночество, проблемы в семье, ненависть к своим текстам привели к тому, что я начал выпивать. Сильно начал выпивать. Дни свелись к одному и тому же сценарию: прерванный будильником сон, полный человеческими тушами автобус, несколько часов бессмысленных занятий в институте, снова автобус и покупка в ближайшем магазине шести, восьми бутылок пива, которые в течение вечера будут употреблены в одно рыло. И так раз за разом. Все деньги, присылаемые родней, уходили на алкоголь, книги и еду. Именно в такой последовательности.

В очередное похмельное утро, когда надо было ехать на занятие, у меня не было сил даже на то, чтобы встать с постели. Вдобавок к этому пришла отвратительная, холодная, пропахшая пельменями паранойя. Тело тряслось, навязчивые мысли устроили оргию в еще больной от алкоголя голове, а постель, что еще полчаса назад казалась такой мягкой и приятной, превратилась в ложе с торчащими верх идеально заточенными карандашами. Мне было страшно как никогда ранее. Я честно верил, что именно так и выглядит смерть. Только ближе к полуночи это гнетущее состояние мало-помалу прекратилось.

Психологом оказалась женщина лет тридцати — симпатичная высокая блондинка, которой очень шел деловой стиль. Это стало приятным дополнением, так как, несмотря на все давние неудачи, именно с прекрасным полом мне было общаться легче всего. Я чувствовал понимание с ее стороны, был максимально откровенен. Час сеанса протекал десятью минутами, а выходя на улицу после, я чувствовал то, чего не ощущал с детства — легкость. Улыбка то и дело начала чаще появляться на лице, появился намек на уверенность в себе и в своем таланте.