Хилари Мантел - Перемена климата

Дядюшка Джеймс возвратился из суда в половине шестого. Вечером хостел оказался почти полон, поэтому, прежде чем приступить к разговору с племянником, ему пришлось снять пиджак, закатать рукава и помочь с приготовлением вечерней еды. На ужин подавали похлебку — постояльцев каждый вечер кормили именно похлебкой, — но следовало еще порезать хлеб и намазать его маргарином. Подопечные Джеймса всегда требовали хлеба, по три куска на человека, и не имело значения, к чему этот хлеб прилагался. Они начинали возмущаться, если хлеба не хватало, словно ощущали себя ущемленными в неотъемлемых правах.

Когда с ужином было покончено и отловили дежурных по кухне, которым надлежало мыть посуду за остальными, Джеймс кивком головы позвал Ральфа в свой кабинет. Плотно закрыв дверь, дядя с племянником переглянулись и, не обменявшись ни словом, подтащили к двери картотеку; по опыту они знали, что это единственный способ обеспечить уединение, хотя бы на короткий срок.

— Ты хотел поговорить насчет моего назначения? — спросил Ральф. — Возникли какие-то проблемы?

— Нет, никаких проблем. — Джеймс сел за стол и отыскал место для локтей среди множества требовавших оплаты счетов, писем со слезными просьбами и резинок от пачек с деньгами. — Скажи на милость, вот зачем мне эти резинки? На кой ляд я их храню? Нет, Ральфи, с Дар-эс-Саламом все нормально, все в силе, просто появилось более срочное дело. Я подумал, что нужно рассказать тебе, чтобы ты прикинул свои возможности.

Начинается, сказал себе Ральф, мое будущее на Майл-Энд-роуд.

— Ты не хотел бы поехать в Южную Африку? — справился дядюшка Джеймс.

На окраинах нынешнего Суоффема полным-полно этаких миленьких бунгало. При них непременно будут чугунные ворота, купальни для птиц, шпалеры, корзинки на ветках деревьев и невысокие каменные стены. Эти бунгало щеголяют кирпичной кладкой, чисто вымытыми окнами, что выглядывают из-за ставней, и алыми розами-флорибундами на ухоженных клумбах. Лампы фонарей проливают на английское прошлое свет двадцатого столетия. На рыночной площади Ральф слышит, как густой и протяжный выговор, свойственный поколению его деда, вытесняется современным грубоватым среднеанглийским произношением.

Обитатели этих бунгало заново населили деревни Брекленда, опустевшие к тому моменту, когда Ральф отправился в Африку. Между деревнями до сих пор можно встретить участки, заросшие вереском и дроком, и угрюмые сосновые посадки — черные силуэты, монотонные ряды, погребальное настроение, словно оживший наяву восточноевропейский кошмар. А кривые, рахитичные сосны, что растут вдоль дорог, подкрадываются к рубежам поселений, вторгаются в пространство, принадлежащее хозяйственным магазинам, заправкам и мебельным складам; они окружают новые жилые районы, точно ведьмы, слетевшиеся к колыбели некрещеного младенца.

Лишь там, где по-прежнему тянутся военные ограды из колючей проволоки, можно увидеть ту страну, какой Англия была в прошлом. На картах присутствует обозначение «Опасная зона». Поговаривают, что армейские строят там полноразмерные модели улиц Белфаста, что за пустыми оконным рамами и фальшивыми стенами прячутся снайперы и автоматчики. С дороги видны ниссеновские бараки [11] Сборно-разборные бараки полуцилиндрической формы из гофрированного железа; свое название получили по имени автора проекта подполковника П. Ниссена. , похожие на строй слизняков. На оградах висят знаки: «Собственность министерства обороны — предъявите пропуск». Трава змеится у подножия металлических столбов, которые качаются под порывами ветра.

Восточнее, где ныне живут Ральф и его дети, в направлении сердца графства, тянутся к горизонту обширные пшеничные поля — они выглядят искусственными, чрезмерно плодородными, промышленными, что ли. На ферме раньше трудились восемьдесят пять человек, а сегодня трудятся шестеро; потомки сокращенных семидесяти девяти избавились от сельского убожества, от вечной грязи под ногами и гнилой соломы и поселились в бунгало или в краснокирпичных городских домах с просторными садами. По весне на обочинах дорог пытаются расцвести примулы, а в июне живые изгороди, где они еще сохранились, сверкают собачьими розами.

Ральф спит и видит сон. Ему снова три года. Где-то позади идут отец, которого он не видит, и дядюшка Джеймс. А он уютно свернулся калачиком под пальто деда.

Они направляются в церковь. Дедушка обещал показать ему ангелов на крыше и Суоффемского разносчика, вырезанного на хорах, а еще большеухую собаку этого разносчика на цепи.

Суоффемского разносчика звали Джон Чапмен. Как-то ночью ему приснилось, что он пойдет в Лондон, встанет посреди Лондонского моста — и встретит человека, который расскажет, как можно сколотить состояние.

На следующее утро Чапмен взвалил на спину мешок с пожитками и двинулся в Лондон со своим псом. На Лондонском мосту он торчал до тех пор, покуда какой-то лавочник не спросил, что он тут делает. «Я пришел из-за сна», — ответил он.

«Из-за сна? — переспросил лавочник. — Знаешь, приятель, коли я внимал бы своим сновидениям, то подался бы в глубинку, в местечко под названием Суоффем. Явился бы в сад местного олуха по имени Чапмен и стал бы копать под его треклятой грушей». Он презрительно хмыкнул и ушел торговать тем, чем торговал.

Джон Чапмен и его пес вернулись в Суоффем, и Чапмен подступил с лопатой к груше на своем дворе. Он выкопал горшок с золотом. По горшку бежала надпись, гласившая: «Под этим горшком лежит другой, вдвое больше». Разносчик продолжил копать и отыскал второй горшок. Так он обрел свое состояние.

Разбогатевший Чапмен поставил свечи в церкви, оплатил восстановление северного придела, когда тот обрушился, и подарил 120 фунтов обществу, собиравшему средства на постройку шпиля. Его жену Кэтрин и его пса тоже вырезали на хорах: Кэтрин с четками, а пса на цепи. Со временем Джон Чапмен сделался церковным старостой и расхаживал в горностаевой мантии.

Свои мечты Ральф надежно припрятал. Упаковал коллекцию окаменелостей, сложил карты и книги в коробки, которые отнес на чердак отцовского дома в Норидже. Он смирился с тем, что ему суждена иная жизнь, не та, которую он себе воображал. Такое частенько случается с людьми в возрасте двадцати пяти лет, когда внезапно понимаешь, что ты уже не тот человек, каким был, и никогда не станешь тем, кем мечтал стать. Но Ральф думает, что должен был зарабатывать на жизнь, вспалывать, так сказать, грядки — и ему не пришлось идти в священники. Он служит Господу — в какой-то мере — и служит мамоне — тоже в какой-то мере; друзья его отца говорят, что он не предан вере всей душой, как положено, а денег на его счету в банке кот наплакал. Ральф утешает себя тем, что кое-что узнал о жизни и о сокровенных тайнах природы; во всяком случае, располагает классификацией для лежащего под поверхностью, разработал категории и условия сортировки.