Вдребезги

– Плохо? – спросила она с этаким проникновенным сочувствием в голосе.

И ему тут же захотелось заорать на нее:

«Плохо! Отвратительно! Мерзко! Особенно от того, что ты здесь!»

Она сейчас, кажется, раздражала его самим фактом своего существования. Тем, что лежала рядом, двигалась, дышала, разговаривала. Но больше всего, конечно, тем, что была тут вчера, застала его в таком виде. И черт ее дернул к нему приехать. Нужно же было, чтобы из всех дней, когда он пытался назначить ей неурочную встречу, она согласилась именно вчера. Куда же это подевались все ее суперважные дела?

В конце концов он выдавил из себя со смешком:

– Нормально. Бывало и хуже.

И тут же еще сильнее разъярился. Что это за беспомощное хихиканье? Он что, хочет, чтобы она сразу просекла, как ему сейчас неловко? Хочет напомнить ей о том, что было вчера? Ну да, как будто она без этого о том забудет… А нужно, чтобы забыла! Нужно найти способ перечеркнуть все это.

Это же надо, хотел поймать в силки сильную самостоятельную бабу, сломить ее, заставить бегать за ним, как привязанную. А в итоге попался сам, повис у нее на шее, как охотничий трофей. Нет, этого нельзя так оставить! Пусть… Пусть думает о нем что угодно. Считает подлецом, уродом, подонком. Лишь бы он не остался в ее памяти ничтожным, цепляющимся за ее юбку нытиком.

Решив так, Беркант резко сел на постели и тут же ухватился рукой за мигом загудевшую голову.

– Где у тебя аптечка? – из-за спины спросила София.

Он оглянулся через плечо и увидел, что она уже сидит на краю постели, прямая, совершенно не стесняющаяся наготы. Выглядела она до того свежей и бодрой, что Берканта еще сильнее захлестнула ярость. От того, как сияли светлые глаза Софии, от того, с какой нежностью она на него смотрела, захотелось разбить что-нибудь, расколотить, заорать.

– Ты что, решила разыграть добрую мамочку? – грубо спросил он, поднимаясь на ноги и хватаясь за угол шкафа, чтобы не упасть. – Не нужно, мне и одной хватает.

Хотелось, чтобы она возмутилась, сказала какую-нибудь колкость в ответ. Но София смотрела на него все так же ясно и открыто, ответила лишь:

– Вижу, настроение у тебя не очень.

– А у кого оно было бы очень с такого похмелья? – буркнул Беркант и, пошатываясь, поплелся в душ.

Он очень надеялся, что к тому времени, как вернется оттуда, Софии в квартире уже не будет. Однако она не ушла. Уже одетая, собранная, стояла перед зеркалом и закручивала волосы в высокий хвост.

– Могла бы и насчет завтрака пошуршать, – неприязненно бросил он, проходя мимо нее и подчеркнуто постаравшись не задеть плечом.

София все так же невозмутимо, без малейшей тени раздражения отозвалась:

– Я не слишком хорошо готовлю. Но если бы ты попросил, попробовала бы что-нибудь придумать.

– Не готовишь, не носишь цацки, работаешь по ночам… Да что ты за баба такая? – проворчал он.

Ну теперь-то она точно должна была взорваться? Ему даже показалось, что он смог разглядеть промелькнувшую в ее глазах тень обиды. Или не обиды, может, сдержанного недоумения. Что, не ждала, что твой вчерашний любовничек утром окажется говнюком? Думала, будет продолжать изливать тебе душу и вешаться на шею? Привыкай!

София однако же быстро справилась с эмоциями и спросила примирительно:

– Беркант, ты хочешь, чтобы я ушла? Достаточно просто сказать, не нужно пытаться меня задеть.

– Да! – рявкнул он, чувствуя странное жжение в горле. – Да, я хочу, чтобы ты ушла!

Он и сам сейчас не понимал, что за чувства им владели. К злости, досаде, желанию поквитаться с Софией за свое вчерашнее фиаско отчего-то примешивался страх того, что она уйдет сейчас и уйдет навсегда, исчезнет из его жизни. И от этого страха, от горечи, мутной волной поднимавшейся изнутри, хотелось упасть на колени, прижаться горячим лбом к ее руке и просить не слушать его, не уходить, остаться с ним, несмотря ни на что.

Конечно же, ничего подобного Беркант не сделал. Привалился плечом к дверному косяку и посмотрел на Софию исподлобья.

– Хорошо, я уйду, – кивнула она. – Ты уверен, что тебе ничего не нужно?

– А что ты можешь предложить? – глумливо ухмыльнулся он. – Завтрака не приготовила, с утренним сексом тоже как-то не задалось. Или хочешь вернуться в постель?

– Нет, не сегодня, – качнула головой София.

Шагнула к нему, прикоснулась рукой к щеке и заглянула в глаза – этим своим слишком проницательным понимающим взглядом. Взглядом, под которым Берканту начинало казаться, что она старше его на целую жизнь, что она видит его насквозь, все понимает и не злится, только жалеет его, неразумного капризного ребенка.

Он дернул головой, отстраняясь. София же коротко бросила:

– До свидания, – подхватила сумку и вышла за дверь.

Одиночество Берканта нисколько не успокоило. После ухода Софии он заметался по квартире, лихорадочно соображая, как исправить все то, что наворотил ночью. До сих пор с ним никогда такого не было – чтобы он вот так раскрылся перед женщиной, вывалил перед ней все свои самые тайные страхи.

Ну то есть было, конечно, с Саадет. Но ему тогда только исполнилось семнадцать, он по факту действительно оставался совсем еще ребенком, травмированным ребенком, страдающим от кошмаров и фобий. А она – красивая, тридцатипятилетняя, уверенная в себе, с этаким богемным флером. Художник, дизайнер, фотограф, еще вроде украшения делала… Они и познакомились на какой-то артистической тусовке, и Саадет сразу же взяла его в оборот, увезла к себе в квартиру и до утра не выпускала из постели. Ему нравилось, нравилось, что такая женщина – яркая, привлекательная, обо всем имеющая свое мнение, заинтересовалась им. К тому же с ней было спокойно, никто, кроме нее, не мог, да и не пытался глушить эти его приступы страха и тоски. А она выслушивала его, обнимала, подливала еще вина в стакан или протягивала самокрутку с гашишем, гладила его по волосам, шептала:

– Мой прекрасный мальчик…

Внушала ему, что он слишком хорош для того, чтобы соглашаться на капризы режиссеров, не понимающих его тонкой натуры, слишком необычен для того, чтобы заводить простые, доверительные отношения с «нормальными» женщинами. Это слово – нормальные – она произносила с таким отвращением, будто от него горчило во рту. Таскала его по тусовкам, странным местечкам, восхищалась самыми дикими, самыми безумными его идеями и выходками. И он старался, как мог, выламывался, лелеял в себе всю эту «ненормальность», порочность, чтобы, не дай господи, ни на миг не выйти из образа непонятного, вздорного, не приспособленного к мещанскому миру гения.

Порой, правда, у него начинало закрадываться ощущение, что он вязнет в сплетенной Саадет паутине – нежной, шелковой, тонкой, – но паутине, из которой не выбраться. Тогда у них случались ссоры – с битьем посуды и драками, с привлечением соседей, с полицией… Но каждый раз после такого выплеска страсть в нем разгоралась все сильнее. И когда Саадет через несколько лет сказала ему, что их дороги расходятся… Боже, он думал тогда, что не переживет этого, исчезнет с лица земли. В грудной клетке словно образовалась зияющая дыра, черная воронка, в которую со свистом утягивало все его надежды и стремления. Он просто не знал, как жить без нее, как взаимодействовать с чужим враждебным миром, когда Саадет нет рядом, когда она не нашептывает ему на ухо: «Ты самый лучший, самый удивительный, нездешний, гениальный. Не гляди на них – все эти скучные обыватели не стоят твоего ногтя».