Вдребезги

Он снова вскочил с дивана и забегал по комнате, повторяя на разные лады:

– Стены, стены… Давят со всех сторон, сжимают тебя, валят на землю… Хотят расплющить, погрести под собой… Как страшно, как страшно умирать погребенным заживо. Я это знаю, я уже умер так однажды…

Он споткнулся о валявшуюся на полу пустую бутылку, пошатнулся, и София успела его подхватить, но удержать не смогла, они упали на пол вместе. Беркант мокрым от слез лицом уткнулся ей в шею, продолжил бормотать что-то бессвязное, часто вздрагивая и захлебываясь, она же гладила его по спине, шептала в волосы:

– Успокойся, успокойся, мой хороший, мой бедный мальчик. Я здесь, с тобой. Я никому тебя не отдам, я ничему не позволю с тобой случиться.

– Она тоже так говорила! – вдруг пробормотал Беркант, приподнялся и сел на пол рядом с Софией.

– Кто? – переспросила та и положила руку ему на колено, чтобы не терять физического контакта.

Почему-то казалось, что только от физического соприкосновения с ней Беркант напитывается силой, словно античный Атлант, черпавший энергию своей матери Земли и становившийся слабым в отрыве от нее. Так и Беркант, только прикасаясь к Софии, обнимая ее, цепляясь за ее плечи, руки, колени, немного приходил в себя, начинал говорить понятно, ровно. Оторвавшись же от нее, тут же впадал в полуистерическое состояние, принимался метаться и бредить.

– Саадет, – дернул плечом он. – Моя первая… любовь? Женщина? Наставница? Я не знаю, как назвать… Моя мать…

Он снова и снова возвращался к этой теме, видимо, – поняла София, – где-то там у него внутри все это сплелось в огромный запутанный ком: холодность и жестокость матери, страшное испытание, выпавшее ему в детстве; каким-то образом ко всему этому была припутана еще и первая женщина.

– Моя мать… ничем не могла мне помочь после случившегося. Только рыдала и твердила, сколько она пережила за эти три дня, не зная, где я и жив ли. И я… Не поверишь, я чувствовал себя виноватым за то, что угодил в такой переплет, заставил мамочку нервничать. А мне… мне каждую ночь снилось, что стены надвигаются на меня, что меня засыпает землей, она набивается в рот, в ноздри, запорашивает глаза – и вот я уже не могу дышать, не слышу, не вижу… Саадет… наверное, спасла меня от сумасшествия. Мне было семнадцать, она старше, много старше… Красивая, сильная, умная, помешанная на разных эзотерических практиках, на буддизме, на раздвижении границ сознания… Она научила меня курить гашиш. В самые черные приступы вручала самокрутку с гашишем и говорила: «Не думай ни о чем. Наша земная жизнь – всего лишь иллюзия, сон нашего сознания. Тебе приснился неприятный сон, а теперь будет другой, хороший». И мне становилось легче, кошмар отступал. Мне понравилось, понравилось жить во сне… Если только этот сон теплый и спокойный.

– Ты всерьез полагаешь, что таким вот образом она спасла тебя? Подсадив на наркоту? – спросила София и тут же пожалела о своей резкости.

Наверное, не стоило говорить вот так, в лоб. Все те же проклятые социальные игры, в которых она была не сильна… Но ей было больно, физически больно смотреть на Берканта – такого потерянного, запутавшегося, погрязшего в собственных страхах и травмах. И страшно представлять, каким же одиноким он был тогда, в семнадцать. Несчастный талантливый мальчик, не получивший никакой помощи, наоборот, вынужденный еще и успокаивать инфантильную, зацикленную на себе мать. Неудивительно, что он потянулся к первой попавшейся взрослой и якобы мудрой женщине, утащившей его еще глубже на дно.

– Ты не понимаешь, – резко возразил он. – Нам было весело вместе и как-то… легко. Она ни в чем не ограничивала меня, твердила, что человеку позволено все, на что он готов осмелиться. Восхищалась моей юностью, красотой. И мои поклонницы… У меня ведь уже были тогда поклонницы, я играл в театре, снимался… Ей, понимаешь ли, была совершенно незнакома ревность, она считала все эти собственнические замашки пошлостью и мещанством. Каждую девушку, что встречалась на моем пути, она воспринимала как очередную мою победу, как доказательство того, что я молод, силен и прекрасен. Говорила: «Пользуйся, пока время не отняло у тебя молодость и красоту»…

– И теперь, если в твоей жизни переведутся поклонницы, ты решишь, что все растерял, верно? – понимающе кивнула София. – И молодость, и красоту, и талант. Только женское восхищение подогревает в тебе веру в себя, осознание собственной ценности. Так? Ты так и проживешь всю жизнь в погоне за вечной молодостью?

Беркант обернулся к ней через плечо, посмотрел озадаченно. Кажется, он никогда не задумывался над такой трактовкой ситуации. Софии хотелось объяснить ему, что стареющая дива просто использовала его, боялась, что однажды ему захочется более «свежего мяса». Потому и провоцировала на бесконечные случайные связи, пыталась удержать этой своей декларируемой свободой и вседозволенностью. Он же, наивный мальчик с изначально сбитыми ориентирами, внимал ее бредням, принимая их за чистую монету. Но делать этого сейчас, наверное, не стоило. Беркант и без того был совсем измучен своей исповедью. Весь какой-то сломленный, издерганный, он смотрел на нее глубоко запавшими, обведенными темным глазами. Смотрел так, будто видел в Софии свое единственное спасение. Будто только она могла сейчас дать ему точку опоры, не позволить мраку засосать его в свою воронку, разрушить подступающие со всех сторон стены.

– Я не знаю, не знаю… – рассеянно проговорил он. – Они… они так восхищались мной, так смотрели… Мне казалось… Не могу же я быть полнейшим ничтожеством, если меня так желают, так любят… Пускай и на одну ночь. Я…

София придвинулась к нему ближе, протянула руки, и он со стоном прижался к ней, уронил голову ей на плечо, обжег горячим дыханием нежную кожу возле уха.

– Ты не ничтожество, – твердо сказала она. – Ты – прекрасный, талантливый человек. Ты просто запутался, устал…

– Ты не знаешь меня! – отчаянно возразил Беркант.

Говоря это, он не разжимал рук, продолжал цепляться за нее. И губы его, шершавые, воспаленные, касались шеи Софии, от чего вдоль позвоночника бежали мурашки.

– Не знаешь… Если бы ты увидела меня настоящего, ты бы ужаснулась. Убежала в панике.

– Неправда, – качнула головой она. – Я тебя знаю. Знаю очень давно и много лет ищу, мальчик мой, мой потерянный ангел. Послушай меня! Нет, не возражай, послушай! Ты заслуживаешь любви. Заслуживаешь ее просто так – не за молодость, не за красоту, даже не за талант. Просто потому, что ты есть. И это никогда не изменится. Даже когда время покроет твое лицо морщинами и припорошит волосы сединой. Даже если тебя перестанут приглашать сниматься. Ты все равно будешь заслуживать любви. И я… Я никогда тебя не оставлю. Потому что лучше тебя никого нет.