Вдребезги

Я помню тот миг, когда поцеловала тебя. Меня закружило в водоворот бесконечной любви к тебе, не стало ни времени, ни расчета. Я хотела одного – погрузиться в тебя, впитать твой запах, твои мысли, стать тобой… и никогда не отпускать твоей руки, никогда.

Ведь мне было всего тридцать пять лет, Беркант. Когда я умерла, мне было всего тридцать пять лет. Ненависть обожгла мои вены, лишила рассудка, твое предательство убило меня. А ведь я, как и ты, просто хотела быть любимой.

Жить часто бывает больно, Беркант. Больно терять, больно стареть, больно ненавидеть того, кого так хочется любить. Прости, мысли путаются, наверное, я нахожусь сейчас в наивысшей точке отчаяния… Я прощаюсь с собой, прощаюсь с тем, что было мне так дорого совсем недолго, но тем не менее сумело меня изменить. Сделало мудрее, терпимее и слабее, а затем уничтожило. Я прощаюсь с тобой, моя единственная любовь, с тобой, кого так долго искала, кого ждала всю жизнь. Прощай, Беркант! Прощай…

Грузовик трясся и подпрыгивал на ухабах. Беркант успел уже несколько раз больно удариться о края кузова и теперь бережно прижимал к груди пораненную руку со сбитыми в кровь костяшками. Испугавшись той ведьмы в черном, он рванул куда-то не туда, запутался, заблудился и в панике кружил вокруг аэропорта по незнакомой местности, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь транспорт. Там ему и встретился закутанный в застиранные тряпки араб, каким-то чудным образом умудрившийся уговорить его воспользоваться его услугами. Несмотря на то что в каждом своем резюме Беркант указывал, что бегло говорит по-французски, на самом деле он этим языком не владел, знал всего лишь несколько слов. И потому объясниться с местным населением, в большинстве своем не знающим английского, но прилично изъясняющимся по-французски, ему оказалось проблематично. Араб этот пытался разговаривать с ним то ли на берберском, то ли на марокканском, Беркант и сам не понял. Просто ткнул в точку на карте, выданной ему Карлом, мужчина закивал, разулыбался и махнул ему в сторону припаркованной неподалеку машины.

Теперь, сидя в кузове, задыхаясь от жары и кое-как пытаясь укрыться от палящего солнца дырявым платком, который бросил ему водитель, Беркант в ужасе гадал, как мог согласиться на такое. Она действительно свела его с ума, подорвала рассудок. Она, София… Он никогда не думал, что это имя будет отзываться внутри таким страхом. Измученный, потерявший сон, изгнанный отовсюду, преследуемый, он уже не способен был принимать взвешенные решения, в каждом встречном видел врага, нанятого ею помощника, за каждым поворотом ему мерещилась ее тень. Почему, почему он не взял такси? Как мог согласиться трястись в кузове какого-то дикого марокканца? А что, если тот как раз и везет его на заклание? Что же ему делать, что?

Он снова и снова прикладывался к купленной в аэропорту бутылке минералки, но от каждого нового глотка его только сильнее бросало в пот. Футболка на спине уже вымокла насквозь. И Берканту казалось, что он весь провонял потом, соляркой и еще какой-то дрянью.

Карл сказал ему, что, выпустив Софию из клиники, продолжал издали следить за ней, а также за человеком, на котором она помешалась, – то есть за ним, Беркантом. И, заметив по сообщениям в прессе, что вокруг его имени началась какая-то возня, сразу же заподозрил неладное. Уверенность его подкрепилась еще и тем, что примерно в это же время София исчезла. Перестала появляться в офисе, временно передав все дела заместителю, не показывалась в собственной квартире. Тогда Карл понял, что допустил ошибку, что София вышла на тропу войны, и незамедлительно вылетел в Стамбул, чтобы предупредить ее жертву.

– Но как же вы могли ее отпустить? Как, если видели, что она больна? – вскричал он тогда.

Густавсон же, этот псведоврач, не стесняющийся ставить свои жестокие эксперименты на живых людях, лишь пожал плечами.

– Я не всегда придерживаюсь в своей работе так называемой врачебной этики. Мне показалось, что София – случай особый, и в стенах клиники мне ей не помочь. Я по-прежнему уверен, что спасти себя сможет только она сама, дойдя в своей одержимости до какого-то предела.

– Что же, вы так легко решились пожертвовать жизнью одного человека в пользу другого? – охнул Беркант, со страхом вглядываясь в ледяные пронзительные глаза немца.

– Как видите, нет, – развел руками тот. – Я ведь приехал к вам на помощь. Ну да хватит лирики, давайте определимся, как вам спасти свою шкуру. Хотя бы попытаться.

Может быть, он и ему зря доверился. Может быть, Карл выступал с Софией заодно и сейчас незримо вел его к жуткому финалу. Но что было делать, к кому броситься за помощью, Беркант не знал. Будь в его жизни хоть один человек, которому он мог бы доверять, все сложилось бы иначе. Мать, лучший друг, Саадет, в конце концов. Но он сам оттолкнул и распугал всех, кто был хоть сколько-нибудь к нему расположен. И София, София… Ведь рядом с ней он чувствовал себя так спокойно, как ни с кем больше. Ведь тогда, весной, у него появилось вдруг ощущение, что он наконец встретил женщину, в чьи руки смог бы отдаться, которой мог бы поведать все свои страхи, все горести и комплексы. И она не оттолкнула бы его, она бы поняла и приняла. Не зря ведь той ночью он, проливая пьяные слезы, умолял ее никогда не бросать его.

Что случилось бы, не поддайся он тогда своим внутренним демонам, не сделай все возможное, чтобы оскорбить и прогнать ее? Возможно, никакой беды не случилось бы. Душевная болезнь не забрала бы власть над Софией, он не бежал бы сейчас неизвестно куда, запуганный, загнанный в угол.

Что, если все случившееся с ним закономерный итог его жизни – грязной, неправедной? Жизни, в которой он слишком часто причинял людям боль либо из чистого любопытства и азарта, либо пестуя какие-то свои внутренние комплексы? Что, если это тот самый шайтан из детства, которым пугала его мать, явился за ним, приняв обличье обиженной им женщины? У него ничего больше нет, не за что ухватиться. Все погибло – карьера, работа, положение в обществе, связи с людьми. Он совершенно один, и ему не к кому обратиться за помощью. Так, может быть, он все это заслужил?

Беркант в отчаянии закрыл лицо руками. Грузовик снова подпрыгнул на кочке, и Беркант с размаху влетел плечом в стенку кузова.

Очертания нужной ему деревеньки показались ближе к вечеру. Дорога оказалась долгой и изматывающей. Пару часов назад Беркант, совсем ошалев от голода, смог все же докричаться до водителя и жестами объяснить, что ему срочно нужно перекусить. Тот, покивав, завез его в крохотную забегаловку, расположенную в небольшом поселке, и там Беркант отведал таджина из курицы и местного зеленого чая с мятой. Остаток пути после этого прошел как-то легче, хотя Беркант по-прежнему мучился от жары, вони и собственных тревожных мыслей.