Вдребезги

По проходу прошла стройная стюардесса, толкая перед собой тележку с напитками. Беркант взял у нее пластиковый стаканчик с минералкой и осушил его залпом.

С той ночи, когда к нему явился доктор Густавсон, для того чтобы то ли спасти его из этого кошмара, то ли, наоборот, швырнуть на самое его дно, прошло двое суток. Двое суток, которые он потратил на то, чтобы, не высовываясь, стараясь не пробудить в пристально следящей за ним Софии ни малейшего подозрения о намечающемся побеге, подготовиться к отъезду. И все же голос немца до сих пор звучал в его голове, он по-прежнему чувствовал то волной накатывающую на него панику, то пробирающее насквозь, бьющее наотмашь сочувствие. Карл рассказывал сухо, придерживался голых фактов, но Беркант, обладающий свойственными всякому талантливому артисту богатым воображением и способностью переносить на себя переживания других, против собственной воли достраивал в голове все детали. Вместе с Софией он бился о наглухо закрытую дверь сырого подвала. Подвала! Подумать только, как все оказалось близко. Вместе с ней держал на коленях голову бредящего в лихорадке брата. Вместе с ней видел распростертое на бетоне изломанное тело, видел еще не погасший аквамариновый взгляд и корчился в отчаянии, зная, что ему так и не дали убедиться, что сердце, любимое больше жизни, уже не бьется. Вместе с ней он стоял на пороге спальни матери – жестокой, очевидно, все же помешавшейся после смерти бесконечно любимого сына, – и смотрел на ее раскачивающееся под потолком бездыханное тело. Смотрел, зная, что мать так и не простила того, что он выжил.

Ужас и страдания, которые довелось Софии пережить в ранней юности, легко было представить себе, прочувствовать. Сам привыкший считать, что детство ему выпало трудное и несчастливое, он только теперь, впервые столкнувшись с настоящей бездной человеческого горя, начинал понимать, как приходилось выживать кому-то другому. Превозмогая боль, выстраивая стены, за которые не должно было просочиться ни одно человеческое чувство.

Сложнее оказалось с последними событиями из жизни Софии, с теми, к которым он имел непосредственное отношение.

– Но я же не знал! – выкрикивал он, когда Карл рассказывал ему о том, как София, встретив в стамбульском баре некого турецкого актера, вдруг увидела в нем давно потерянного брата. – Я же не знал, я не думал… Если бы она искренне призналась мне…

– Что бы это изменило? – холодно осведомлялся Густавсон. – Вы уверены, что в том психологическом состоянии, в котором тогда находились, нашли бы в себе силы переступить через собственные комплексы и взять на себя исцеление глубоко травмированной женщины? Это только в кино герой немедленно оттаивает от доброго и чуткого отношения, в жизни же это длительный болезненный процесс, при всех стараниях не всегда увенчивающийся успехом. Не обманывайте себя, герр Брегович, у вас бы не хватило духу и моральных сил посвятить свою жизнь Софии.

– Но я мог бы относиться к ней бережнее. Мог бы, в конце концов, вообще с ней не связываться, зная, чем это грозит. Почему она не сказала мне?

– А почему вы не признались откровенно, что неожиданно испытали к Софии более сильные чувства, чем планировалось, и это вас напугало? – вскинув бровь, отозвался Карл. – Все мы выстраиваем собственные психзащиты, испытав боль однажды, инстинктивно стремимся не допустить повторения.

– Я думал о ней… – признался вдруг он. – Вспоминал, когда она исчезла, пытался связаться… Вероятно, тогда она уже была в больнице?

– Да, скорее всего. Или здесь, в Стамбуле, или уже в России, в психиатрической клинике. София очень сильно пострадала, и морально, и физически. Ей пришлось буквально собирать себя по частям. И, очевидно, в некоторых аспектах ей это не вполне удалось.

– Если бы я только знал, мог предвидеть, – простонал Беркант. – Я никогда не сказал бы ей тех жестоких слов. Но мне и в голову не приходило, что с ней, такой сильной, умной, решительной, настойчивой, может что-нибудь случиться.

Его окатывало леденящим ужасом, когда он представлял себе, что почувствовала София, когда ее верный стальной конь вдруг перестал слушаться ее и полетел прямо на ограждение моста. В каком состоянии она была, садясь за руль. Беркант смутно помнил тот вечер, он был пьян, обкурен, не в себе. Совсем потерял голову от одолевавших его страхов и бросил Софии в лицо что-то мерзкое, отвратительное. Прогнал ее прочь… Неужели же она так сильно тянулась к нему, что эти его слова смогли довести ее до такого состояния? Что же она испытала потом, очнувшись в больнице, изломанная, бессильная, немая, и осознав, по чьей вине она туда попала? Неудивительно, что в душе ее разрослась такая ненависть к нему. Как бы жутко ни было об этом думать, может быть, это было единственное, что помогло ей выкарабкаться.

– Мы, к сожалению, не ясновидящие и не можем общаться с людьми, учитывая события, которые произойдут с ними в будущем, – ответил Карл. – Однако было бы неплохо, если бы мы почаще задумывались о том, что окружающие нас уязвимы, и принимали это в расчет, обращаясь к ним. Но это все абстрактные умозаключения. Герр Брегович, я считаю, вы не о том сейчас думаете. У вас нет времени строить умозрительные теории о том, как иначе могла бы разрешиться ситуация. Вам нужно попытаться спасти свою жизнь. И действовать быстро.

– Но неужели нельзя как-то остановить ее? Найти, попытаться поговорить? Обратиться в полицию?

– София сейчас одержима своей манией, – взглянув на него поверх очков, объяснил Карл. – Не думаю, что доводы рассудка или чувств могут дойти до нее, находящейся в таком состоянии. При этом она невероятно сильна, умна и изворотлива. Сомневаюсь, что полиция здесь поможет. Можно поймать ее, связать, запереть, но она найдет способ выбраться и довести начатое до конца. У вас нет другого выхода, Беркант. Уезжайте!

Аэропорт Касабланки представлял собой огромное, светлое и крайне запутанное строение. Беркант, рассеянный после пережитого ужаса и многих бессонных ночей, отстал от пассажиров, с которыми летел вместе, свернул куда-то не туда и вскоре оказался в пустынном мраморном коридоре, залитом мертвенным голубоватым светом, без дверей и без окон. Он бросился вперед, затем назад, беспомощно заметался, чувствуя, как лишь слегка улегшаяся паника снова поднимает голову. Что, если все это – продолжение кошмара? Если никакой Карл к нему не приходил, был всего лишь очередной галлюцинацией? Или нет, приходил, но сам был преследующим его маньяком, и это – очередная ловушка, из которой уже не выбраться?

«Спокойно… Спокойно…» – мысленно твердил он сам себе. Прислонился к стене, выдернул из кармана взятый в самолете бумажный пакетик и принялся часто-часто дышать в него, как видел в кино. Вроде бы стало полегче, и в голове прояснилось. Беркант снова двинулся вперед, надеясь найти хоть какую-то дверь или встретить кого-нибудь из работников аэропорта. И в конце концов все же как-то сумел выбраться к паспортному контролю. Похождение его заняло очень много времени, все формальности выполнялись крайне долго, и каждого человека рассматривали едва не минут десять. Беркант весь извелся, пока ждал своей очереди.