Захария Станку - Безумный лес

Я не знал никого в этой пестрой толпе и был рад, что меня тоже никто не знает. Стало быть, я не выглядел ослом среди овец. В худшем случае меня можно было принять за осла среди таких же ослов. Я успокоился и уже не жалел о том, что решил получить официальное образование и сдать несколько экзаменов. Жизнь предстала передо мною в розовом свете. И мир, весь мир показался мне невыразимо прекрасным.

— Ты так же изменчив, как время, Дарие.

— Да? А каким бы вы хотели меня видеть? Разве вы недовольны временем, которое тоже меняется?

— Нет, напротив.

— Ну, тогда чего же вы хотите от меня?

— Ты ведь не время, Дарие. Ты человек. А это совсем другое дело.

— Может быть.

Пока я искал гимназию, мне все время казалось, что, увидев такого верзилу и узнав, что я явился сдавать экзамен за первый класс, все будут показывать на меня пальцем и помирать от смеху. Но, разглядев весь этот сброд во дворе школы, я тотчас излечился и от этого страха. Глядя на книжки, которые листали некоторые из собравшихся, слушая реплики, которыми они перекидывались, я окончательно понял, что многие из тех, кто был гораздо старше меня, собирались сдавать экзамены тоже за первый класс. В общем все или почти все они оказались из тех городских холостяков или деревенских недоумков, что стремятся заполучить местечко телефониста в примэрии [6] Примэрия — городская или сельская управа в буржуазной Румынии. , писаря, волостного секретаря, счетовода, церковного служки или черт знает кого еще.

Найти свое место среди людей? Вот он, тот круг, который я искал. Этот, и никакой другой. Мне захотелось смеяться — глупым, беспричинным смехом. Но я не засмеялся. Не засмеялся, потому что у меня не хватало смелости посмотреть всей правде в лицо.

По сведениям, которые дошли до меня, когда я жил в Турну, гимназия эта была учреждена благодаря настойчивым хлопотам горожан перед Стэникэ Паляку, известным адвокатом, депутатом и, в некотором роде, самодержавным властителем города, а в какой-то мере и уезда. Мечта жителей города и соседних сел осуществилась. Теперь желанная гимназия была у них под боком, и они поспешили направить туда своих дочек и сынков на экзамены — попытать счастья, попробовать достичь невозможного. На самом-то деле справка, где черным по белому удостоверяется, что вы проучились в гимназии год или два, мало что дает. Теперь мне это стало ясно. Я начал рассуждать здраво. Конечно, справка не имеет большого веса, но все-таки это лучше, чем ничего. С такой бумагой на руках можно получить даже должность переписчика или архивариуса в суде. Жалованье там, правда, невелико, но при некоторой изворотливости и хитрости можно рассчитывать на дополнительные доходы. А с аттестатом за четыре класса перед тобой открываются еще более широкие горизонты. Если же еще несколько месяцев проучиться в специальной школе в Крайове, то можно устроиться на железной дороге дежурным по станции или телеграфистом и есть настоящий хлеб, пусть горький, но все же настоящий хлеб из булочной. Этим не пренебрегают. Наспех окончив два-три класса, девушки получали право на временное место сельской учительницы.

Я протолкался в угол двора. Стал смотреть. Слушать. Невольно вспомнилась Зое. Это воспоминание отозвалось во мне болью. Я постарался отвлечься от него. Мне было неприятно думать о ее круглом, вздувшемся животе. Во мне вызывало отвращение и ее лицо, которое раньше напоминало нежный созревающий персик, а теперь оказалось обезображенным и сплошь покрылось серыми пятнами. Мне был противен и Панделе, Панделе Палеу, которого я вообще ни разу не видел. Я не мог без гадливости думать, что Зое делит мужа со своей матерью, пухленькой, известной всему городу распутной бабенкой, которую я очень хорошо помнил. Ну и жизнь!..

Как раз в эту минуту, когда мне было очень тяжко и когда я меньше всего надеялся на избавление от одиночества, ко мне подошел приземистый, коренастый крепыш в очках с толстыми стеклами, державшихся на проволочных дужках.

— За какой класс сдаешь, дружище?

Сначала я решил было оставить его вопрос без ответа. Потом процедил сквозь зубы:

— За первый.

Крепыш обрадовался. Глаза его блеснули. Он улыбнулся.

— Я рад, очень рад, дружище. Я ведь тоже сдаю за первый. С твоего позволения — меня зовут Филипаке… Филипаке Арэпаш.

Он дернул плечом и вместо ладони протянул мне из-под висевшего на нем рыжего пиджака изуродованную культяпку. При виде этого обрубка я остолбенел. Однако тут же схватил своей рукою и пожал. Он поспешил объяснить:

— Правая, как видишь искалечена. Так что пишу левой.

Говоря это, он засмеялся, обнажив ряд белых и мелких, как у кошки, зубов.

— Если у тебя искалечена правая рука, то почему ты не подал мне левую?

— Чтобы поразить тебя. Это у меня шутка такая. Когда с кем-нибудь знакомлюсь, протягиваю ему культяпку. Многих поражает.

— Лучше бы этого не делать.

— Почему?

— Не знаю. Но думаю, что это некрасиво.

Он больше не смеялся. Помолчав, предложил:

— Давай прогуляемся по двору. Поболтаем, познакомимся поближе.

Мы начали прохаживаться по двору крупными шагами. Он — однорукий. Я — хромой. Трудно представить себе более подходящую пару! Многие долго смотрели нам вслед, показывали на нас пальцем и давились от смеха. Мы оба чувствовали себя неловко, но сделали вид, что нам от этого ни тепло, ни холодно.

Новый знакомый не обратил внимания на мой физический недостаток, по крайней мере, так мне показалось. Вдруг он остановился, посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

— Послушай, скажи правду, ты что-нибудь учил к экзамену?

— Да так, кое-что.

— Значит, не хочешь сказать. Не хочешь?

— Предположим, что так. А зачем тебе это знать?

— Я хотел тебя кое о чем попросить.

Я напустил на себя важность. Взглянул на него сверху вниз. И мне захотелось соврать.

— Проси. Люблю, когда меня просят. Ты даже не представляешь, как мне приятно, когда меня просят. Это показывает, что и я кое-что значу.

— Брось глупости. Я хотел попросить тебя только об одном — разреши мне сесть рядом с тобой. Сегодня — я узнал из объявления — будет экзамен по румынскому языку. У меня немного болит голова, и я сейчас ни на что не гожусь. Кутил прошлой ночью с какими-то проходимцами. В цыганской слободке. И… И слегка перепил.

— Хорошо хоть повеселился?

— Отлично! Эх! Славные девчонки эти цыганочки! Какие славные девчонки! Да что с тобой об этом говорить! Ведь ты… ты и понятия не имеешь, какие это славные девчонки.

— И в самом деле — ни малейшего.

Было видно, что однорукий все еще под впечатлением прошедшей ночи: облизнув губы, он улыбнулся и добавил:

— Цыганочки вымотали из меня все силы, а от вина у меня до сих пор трещит голова.