Захария Станку - Безумный лес

— Заходите завтра к вечеру, тогда и погадаете — одна по руке, другая на раковине.

Цыганки ушли. Их крик доносился теперь с улицы:

— Кастрюли лудим!.. Лудим!.. По руке гадаем!.. Гадаем!..

Огромной мертвой птицей упало меж нами молчание. Огромной черной птицей, подстреленной на лету. Я мысленно взглянул на тяжелый труп молчания и стал придумывать, как бы от него избавиться.

Зое еле слышно прошептала:

— Судьба… Они хотели погадать про судьбу. А зачем? Разве мы про нее не знаем? Мы все про нее знаем. И еще про счастье-радость! Какое может быть у нас счастье? Никакого счастья, правда? Никакого…

— Тогда зачем же ты велела им прийти завтра?

— Чтоб поскорей спровадить, вот зачем… Только чтоб спровадить. Не хотела, чтоб они нам надоедали.

— А что до судьбы, Зое, — ты не права: про свою судьбу нам только кажется, что мы что-то знаем. И счастья своего мы тоже не знаем.

— Да нет же, знаем… Вот послушай… Ты приехал в наш город. Я не думала, что ты еще появишься в наших местах. И не ждала тебя. А ты приехал, потому что тебя привела судьба. Пришел навестить меня. Чем это для меня обернется — счастьем или несчастьем? Этого я и впрямь не знаю… Не знаю…

— Уж не думаешь ли ты, что это как-нибудь изменит нашу жизнь?

— Да нет, наоборот. Каждый будет жить своей жизнью, у каждого своя судьба. Свое несчастье. Все останется по-прежнему, словно бы мы и не встречались. И все-таки… Ты даже не представляешь, как я рада, что ты навестил меня. Давай поговорим, как раньше…. Давай…

— Как раньше! Как раньше уже невозможно. Ты уже не та. Да и я уже не тот. Время меняет людей. Меняет непрерывно.

— Невозможно! Я и сама понимаю, что уже невозможно. Но как бы хотела, чтоб это было возможно. Всей душой хотела бы, чтобы это было еще возможно. Для меня… Для тебя…

Она замолчала. Молчал и я. Ветер снова лениво разлегся в пыли у наших ног. Но заснуть не заснул. Стал слушать, о чем мы говорим. Не знаю, какие мысли вызвали у него наши слова. Но он опять поднялся, стряхнул с себя пыль, потянулся, вздохнул и раскачал кривые узловатые ветви шелковицы. Потом, будто утомившись, снова вяло опустился на землю в некотором отдалении и улегся в пыли, как усталый пес.

Зое оглянулась кругом. Что-то поискала. Не найдя, сказала:

— Ой! Какая я бестолковая! Ты тут уже почти четверть часа, а я все еще не предложила тебе сесть! Да и не на что сесть. Подожди… Пожалуйста, подожди немного. Я быстренько сбегаю в дом и принесу стулья.

Она переоценивала свои возможности. О том, чтоб «сбегать», не могло быть и речи. Большой вздувшийся живот тянул книзу. Она двигалась медленно, как жирная утка, которая тяжело переваливается с боку на бок, волоча по земле крылья.

Зое долго не появлялась. У меня мелькнула мысль, не начались ли у нее вдруг родовые схватки. Но нет. Если бы начались, она бы закричала, и я бы услышал. Вот она уже возвращается, запыхавшись, с двумя табуретками. Мне не пришло в голову поспешить ей на помощь. Она так и дотащила их сама.

— Сядь, — предложила Зое. — Сядь, Дарие. Посиди, я тоже присяду.

Мы сели на шаткие табуретки. Молодая женщина с голубыми глазами и вздутым животом, из-за которой когда-то учащенно билось мое сердце и не шел сон, вздохнула:

— Давно же я тебя не видела… Подумать только, как давно. Мы познакомились еще детьми. И вот… Теперь кажется, что с тех пор прошла тысяча лет… Целая тысяча лет.

Глупая! Того и гляди, расплачется! К чему напрасно лить слезы? Теперь уже не о чем плакать. Не о чем! Эти годы канули в прошлое. Их не вернешь, не проживешь сызнова, по-другому. Своим слабым умишком она не могла постичь такой простой вещи: что прошло, то прошло; мертвый остается мертвым навеки. Однако, вместо того чтоб грубо оборвать ее, как мне хотелось вначале, я вдруг тихо и грустно произнес:

— Да, пожалуй… Кажется, мы не виделись тысячу лет. Иногда время движется медленно и трудно.

— Послушай… расскажи… расскажи мне, где ты был… Что видел… Ох, я опять забыла… Не знаю, что со мной такое. Я совсем потеряла голову. Забыла угостить тебя холодной водой с вареньем, ты ведь у меня в гостях.

— К чему лишние хлопоты, Зое. Не надо.

— Да нет же… Нельзя нарушать старый обычай. Это неприлично. Гость есть гость. Нельзя не угостить его холодной водой с вареньем. Что? Ты этого не знал? Ну уж такие-то вещи надо бы знать.

Тяжело дыша, постанывая и вяло, еле-еле передвигаясь, она снова поплелась в дом. Спустя некоторое время возвратилась с вымученной улыбкой на лице, держа в руках жестяной поднос, на котором стояли две тарелочки с персиковым вареньем и два стакана с водой.

— И мне… и мне… — захныкала девочка.

Зое сунула ей в рот варенья на кончике ложечки; та успокоилась и снова увлеклась игрой.

— Ну так расскажи… Слышишь? Расскажи мне обо всем — обо всем…

— Обо всем? Да для этого нужен целый месяц, если не больше.

— Ну как можно больше, ладно?..

У меня не было ни малейшего желания о чем-либо рассказывать. У меня вообще не было никаких желаний. В тот момент я не желал даже смерти своих врагов. Душа моя иссохла. Ссохлись губы. Мне опротивела жизнь, опротивела и смерть. Не хотелось ни радоваться, ни грустить. Все опостыло. Я не понимал, что со мной. Все меня тяготило, все вызывало отвращение. Город с его зеленой тоской, с его дрязгами, враждой и ссорами казался мне адом. Наверное, это и на самом деле был ад. А может, так мне только казалось. Уже не раз я с тревогой спрашивал себя, не заразилась ли и моя душа той же гнусной, неизлечимой болезнью, которая изуродовала мое тело.

— Хорошо, Зое, если тебе очень хочется, я расскажу. Только придется набраться терпения.

— Терпения! У меня его, пожалуй, слишком много…

Она улыбнулась счастливой улыбкой. Я улыбнулся тоже. Начал перебирать свои воспоминания — они тяжелым бременем лежали на сердце, и вдруг наткнулся на события прошлогоднего лета, долгого и жаркого, которое я провел в одном убогом, задыхавшемся от зноя и пыли татарском селе. Оно находилось в том диковинном крае нашей страны, что с незапамятных времен зовется Добруджей… Я всегда очень любил лошадей. Сейчас эта забытая любовь вновь ожила, и мне захотелось не спеша, обстоятельно рассказать, как я присматривал за полудиким табуном татарина Селима Решита из Сорга, к которому нанялся слугой. Как дни и ночи пропадал с табуном на пастбище у самого моря. Как водил табун на водопой и стерег от воров.

— Стало быть, лошади щипали траву, отгоняли хвостами мух… Ну, а ты-то что делал в это время?

— А я предавался своим мыслям. Купался в море…

— Мыслям? О чем ты думал?

— Человек думает о самых разных вещах.

Она поникла. И отважилась спросить прямо:

— Послушай… А обо мне ты совсем не вспоминал?

Мне было стыдно сказать неправду. Я промолчал.