Захария Станку - Безумный лес

Было воскресенье. Я возвращался с вокзала, куда ходил за газетами. Мне хотелось очутиться дома, спрятаться где-нибудь в саду и весь остаток дня провести в полном одиночестве. И вдруг я лицом к лицу столкнулся с Валентиной. Было уже поздно делать крюк или притворяться, что я ее не заметил. С первого взгляда она показалась мне не такой бодрой, как обычно. Скорее даже мрачной. Спросила:

— Дарие, что ты собираешься делать после обеда?

Вопрос мне не понравился. Валентина явно вмешивалась в мою жизнь. Чтобы отвязаться, я соврал:

— Собирался побродить по лесу.

— Один?

— Нет. С одноруким.

— А ты не хочешь пойти со мной? Со мной одной?

— Боюсь, Филипаке рассердится.

— Не рассердится. А если и рассердится, скоро забудет. Ты знаешь, я ведь еще ни разу не была в лесу. И потом… Потом мне так все надоело! Так надоело!..

Говоря это, она погрустнела. Как-то сразу сникла. Есть люди, которым грусть к лицу. Валентина к ним не принадлежала.

— Валентина, — сказал я, — я тебя не узнаю! Не ты ли говорила, что надо работать, надо учиться, чтобы устроить свою жизнь? Что случилось?

— Ничего. Но мне все опостылело, понимаешь? Надоело постоянно видеть то, что я вижу, вечно слышать то, что я слышу, и по-прежнему служить там, где я служу.

— Ладно, давай поговорим об этом спокойно после обеда, когда пойдем в лес. В котором часу за тобой зайти?

— К трем.

— Ты будешь у госпожи Аспазии Гарник?

— А где же мне еще быть? Не ждать же на улице?

Ее лицо чуть прояснилось.

— Ты, Дарие, не смотри, что я так расстроена. Это пройдет. К трем часам пройдет.

— Буду надеяться.

Мы расстались. Чтобы не тащиться на край города к своей хозяйке, я зашел в переоборудованный ресторан брата Жоржа. Молодого и круглощекого хозяина я нашел слегка озабоченным. Он оцепенело сидел на стуле за стойкой и, как в свое время дядюшка Тоне, тоскливо поджидал посетителей. Я поклонился. Хотел подойти к нему, протянуть руку и справиться о здоровье. Однако заметил, что стоило братцу увидеть меня, как лицо его окаменело. Я отказался от своего намерения и сел за столик, как обычный посетитель. Жорж удивился. Поднял брови. Опустил их. Потом снова поднял. «Пикколи», чьи халаты уже стали черны как сажа, поливали тротуар перед заведением. Жорж уже не удивлялся. Вспомнил, что он хозяин ресторана, сложил губы трубочкой, подошел к моему столику и спросил, будто мы не знакомы:

— Что господин желает?

— Желаю у вас отобедать.

Я умолк. Мой двоюродный брат сглотнул слюну и пошел за меню. Когда он вернулся, я добавил:

— Меня привлекла вывеска. Весьма соблазнительная вывеска у вашего заведения, хозяин.

Он сделал вид, будто не слышит. Сунул мне под нос меню. Я принялся изучать его от начала до конца и от конца к началу, заставив его все это время простоять возле меня. В конце концов выбрал два блюда подешевле и ткнул пальцем. Он понимающе кивнул головой и выкрикнул заказ громким голосом, так, чтобы услышали на кухне. «Пикколи» кончили поливать тротуар. Мой брат приказал одному из них:

— Миц, обслужи господина.

Мальчик принес прибор. Принес хлеб. Потом принес и заказ, оба блюда разом. Не успел я еще попробовать похлебки, дымившейся у меня под носом, как брат Жорж предстал передо мной со счетом в руках. Я спросил:

— В вашем ресторане заведено брать с посетителей плату вперед?

— Нет, — ответил Жорж, — эта честь оказывается не всякому.

— Понимаю. Только родственникам.

— По старой пословице: родство родством, а деньги наличными.

— Я не собирался есть у тебя задаром.

— Деньги! А ну, покажи деньги!

— А если у меня их нет?

Он протянул руки к тарелкам с едой. Я не дал ему дотронуться до них.

— Ну и жаден ты, брат Жорж!

— Жаден не жаден…

Я достал из кармана деньги и расплатился.

— А чаевые ты тоже берешь?

— Нет. Если ты такой добрый, можешь оставить их мальчику.

Я ничего не ответил. Принялся за еду и ел со вкусом. Потребовал стакан пива. Выпил. Заплатил за пиво. Вытер губы.

Покинув ресторан, я вместе со своей долговязой тенью, цеплявшейся мне за ноги, кружил некоторое время по почти пустынным улицам. В условленный час впервые в жизни вошел во двор сомнительного заведения госпожи Аспазии Гарник. В дверях показалась Валентина. Одета она была просто и в то же время нарядно, для прогулки. Я взял девушку под руку, и мы отправились. Когда мы вышли со двора заведения, Валентина гордо вскинула голову. Мы шли молча. Я молчал — не потому, что хотел. Просто не знал, о чем говорить. Попадавшиеся нам на пути прохожие, знавшие Валентину, здоровались с нею, приподымая шляпы. А я… ковылял рядом с нею, волоча больную ногу, и казался себе жалкой дворнягой. Мы вышли на Большую улицу. Миновали вокзал. Пересекли железнодорожные пути. Наконец добрались до реки. Вода в реке была мутной. Наверное, вчера где-нибудь на севере шел дождь. Деревянный мост гулко вторил нашим шагам. Вот он остался позади, и мы подошли к лесу. Ветер прогнал набежавшую было синюю тучку. Снова выглянуло солнце и, увидев нас, просияло. Наши тени, цепляясь за ноги, то бежали слева, то забегали вперед. Какой-то бродячий пес бросился на нас с лаем. Но, увидев, что мы не из робких, поджал хвост и затрусил своей дорогой. Статная девушка, шедшая рядом со мной, нарушила тишину:

— Вот и у нас есть друг, Дарие.

Я не понял, о каком друге идет речь.

— Кто?

Валентина повернулась на каблуках. Повернулся и я. Она показала на солнце.

— Я так люблю солнце! Так люблю…

— Все люди любят солнце.

— Не все и не всегда. Во время засухи крестьяне проклинают его.

— Проклинают, верно. Но ведь солнце тут ни причем.

— А кто же при чем?

— Дождь. Раз не идет.

Мы оба рассмеялись этой бессмыслице. Валентина сказала:

— Вот и мы в кои веки гуляем одни, вдали от людских глаз, и говорим о солнце, о засухе, о дожде…

Я ничего не сказал в ответ. Прикусил язык и погрузился в молчание. Замолкла и Валентина. Сюда уже не достигал шум оставшегося позади города. Не было слышно и вокзального гама. Слышался только шорох наших шагов по мягкой белесоватой пыли. Молчание начинало тяготить меня. И я прервал его:

— А мы быстро добрались.

— Да, Дарие, очень быстро. Вот мы и на месте!

Мы свернули с пыльного шоссе. Бредя по жесткой сухой траве, искали тропинку. Так и не нашли. И вошли в лес, осторожно пробираясь сквозь колючий кустарник. Лес не выказал ни малейшего удивления, молчал, словно окаменев, но обдал нас прохладой. Где-то в глубине раздавался стук дятлов, долбивших твердую, потрескавшуюся кору старых деревьев. Похоже было, что на колокольнях старых церквей колотят в било. Деревья отвечали гулом. Земля, покрытая редкой, пожухлой травой, хранила молчание. Как всегда, неприветливая земля безмолвствовала, прислушивалась и приглядывалась к нам, выжидая. В один прекрасный день мы полностью будем принадлежать ей. Мы взглянули вверх. И увидели белку. Она уставилась на нас. Потом испугалась. Умчалась и спряталась в листве. Дважды назвала свое имя кукушка. Потом сорвалась с ветки, и больше мы ее не слышали. Валентина вскрикнула и остановилась.