Захария Станку - Безумный лес

— Ничего не черта с два. Каждый, у кого в кармане завелись хоть какие-то деньги, уже считает себя благородным. Чем же я хуже других, раз у меня тоже завелись деньги?

Кельнер нимало не удивился Он уже видел меня здесь в компании с Добрикэ Тунсу. А кроме того, раза два я заглядывал сюда и один. Когда мы сидели за столом, слушали оркестр и ждали, пока принесут заказанные блюда, однорукий нагнулся ко мне:

— А ты, дружище, пользуешься успехом.

— О чем это ты, Филипаке?

— Одна бабенка не сводит с тебя глаз.

— С меня? Ты шутишь.

— Ей-богу. Прямо ест тебя глазами с самой той минуты, как мы вошли. Просто удивительно, как это она до сих пор еще не бросилась на тебя и не слопала.

— Которая?

— Вон та… с унтер-офицером.

Я взглянул, куда указывал однорукий, и убедился, что он прав. Пухленькая бабенка средних лет, густо нарумяненная, с мягкой широкополой шляпой на голове, не спускала с меня глаз. Поймав мой взгляд, улыбнулась, обнажив два ряда золотых зубов. Что было делать? Я тоже улыбнулся в ответ, сожалея, что не могу, в свой черед, показать ей золотые зубы. Бабенка перегнулась через край стола и что-то сказала шепотом своему спутнику. Пехотный унтер был коренаст, с брюшком, усатый. На голове надетое чуть набекрень кепи. После ее слов на лице его изобразилось удивление. Он тоже повернулся ко мне, выкатил глаза и улыбнулся. Но я уже успел отвести взгляд и, слегка разочарованный, признался однорукому:

— Кажется, старая знакомая.

— Какая такая знакомая?

— Давняя знакомая, сейчас даже не припомню, кто такая.

Бабенка, не стесняясь посетителей, сидевших за соседними столиками, крикнула мне через весь зал, словно мы были здесь одни:

— Что… братик… уже не узнаешь?

Я отрицательно мотнул головой.

— Я — Сица! Невестка твоя, Сица. Бывшая жена твоего брата Янку…

Пузатый унтер улыбнулся мне еще раз и указал на пустой стул рядом с ними. Это означало, что он приглашает меня к своему столу. В свою очередь, я указал ему на однорукого. Тогда он поднялся и подтащил от соседнего незанятого столика еще один стул.

— Филипаке, он приглашает нас обоих за свой стол. Что ты скажешь?

— Скажу, что надо принять приглашение. Если унтер приглашает нас за свой стол, значит, он и платит. И стало быть, дружище, есть возможность повеселиться даром. А на те деньги, которые ты хотел потратить сегодня, устроим завтра знатную пьянку.

Мы сказали кельнеру, что перебираемся за другой столик, и попросили его принести заказ туда. Когда мы подошли к столику, унтер поднялся, поднес в знак приветствия руку к кепи и, щелкнув каблуками, отрекомендовался:

— Позвольте представиться: старший унтер-офицер Буртан; пехота.

Потом указал на женщину:

— Моя жена, мадам Буртан. Мадам Сица Буртан. Унтер-офицерша.

— Очень рад, — произнес Филипаке, как подобало благовоспитанному молодому человеку.

Моя бывшая невестка Сица, не успел я еще усесться на стул, набросилась на меня с упреками:

— Братец, ты что же это, а? Уже и не узнаешь меня! Совсем поглупел, братец! Своей невестки Сицы не узнаешь!

Я виновато опустил голову и молчал. Бабенка смягчилась:

— Эх, братец, братец! Не узнать меня! Как сейчас помню, ты еще приходил к нам, к твоему старшему брату Янку, и бил молотом по раскаленному железу, пока хватало сил.

— Так вы моя невестка Сица?

— А за кого же еще ты меня принимал, а? Сколько раз надо тебе повторять, чтобы ты понял? А может… Может, у тебя не все дома?

Унтер наполнил стаканы. Все чокнулись, пожелав друг другу всего хорошего. Я тоже чокнулся с ними и с Сицей. Смакуя кисловатое вино, прикрыл глаза. И увидел, вернее, мне показалось, что я, словно в тумане, вижу моего двоюродного брата Янку с молотом в руках. И так же, словно в тумане, увидел и самого себя, каким я был несколько лет назад: долговязый и нескладный, я изо всех сил раздувал кузнечные мехи и даже временами довольно ловко орудовал молотом. Увидел красный огонь, горящий уголь с маленькими беспокойными язычками пламени, снопы искр, которые падали на мои всклокоченные вихры, опаляя их. Увидел все, что было тогда и чего уже нет. Чтобы не расчувствоваться и не испортить вечер, я открыл глаза. Моя невестка пристально смотрела на меня и, словно бы угадав мои мысли, сказала:

— Дом в Омиде мы продали. Продали вместе с кузницей и всем добром, братец. Купили дом здесь, в Руши. Надо и нам пожить среди приличных людей.

Очнувшись от воспоминаний, я подавил улыбку и спросил:

— А денег хватает?

— Отец дал. Новое замужество — новое приданое. У него есть, где взять.

Унтеру не понравилось, что мы говорим о приданом. Он разгладил свои пышные усы и резко, с раздражением в голосе переменил разговор:

— Ну, как ты находишь свою невестку? Изменилась?

— Изменилась, господин унтер. Если бы она не назвалась, я бы ее так и не признал.

— Я приучил ее каждую неделю принимать ванну, краситься и наряжаться, не пожалел денег и одел ее по-городскому. Да что там говорить! Теперь она совсем другой человек. Разве не заметно?

— Заметно. Это прямо-таки бросается в глаза.

Сица улыбнулась.

— Ты заметил, братец? Он мне и шляпу купил. Постылый Янку, брат-то твой, даже и не сообразил бы купить мне шляпу. Заживо похоронил в вашей деревенской грязи. А он вот привез меня в город. Купил шляпу. А как женился на мне да надел на меня шляпу, так я и стала настоящей барыней.

— Может быть, — сказал я, — у вас и денщик есть?

— Есть. Сколько надо денщиков, столько и есть.

Унтер погладил себя по брюшку.

— Да что говорить, Сица! Мы ведь тоже живем в обществе. И сами люди уважаемые. У меня и ордена есть.

Я посмотрел на него, проникнувшись глубочайшим уважением.

— Вы, конечно, получили их на войне. Вы были на фронте. Чтобы заслужить ордена, нужно было сражаться геройски. На вашем счету, наверное, множество убитых врагов?

Меня так и подмывало покуролесить. Я встал и отвесил ему глубокий поклон. Однорукий метнул на меня злой взгляд. Я не обратил на это никакого внимания. Но унтер меня разочаровал. Презрительно оттопырив нижнюю губу, он объяснил:

— Нет, сударь. Ни на каком фронте я не воевал. Что я дурак, подыхать на войне? На войне гибнут только дураки. А умные готовы хоть с чертом породниться, лишь бы на той стороне очутиться. То есть дожить до мирного времени. Я, сударь, во время войны служил в интендантстве. Нас, интендантов, не награждали. Награды, сударь, я получил за то, что отличился здесь, прошлой осенью. За подавление забастовки. Тут все было совсем как на фронте, а может, даже опаснее, чем на фронте.

Я хотел сдержаться, но не мог:

— Прошлой осенью вы просто расстреливали людей, господин унтер, людей безоружных и беззащитных. Не жалея патронов.