Захария Станку - Безумный лес

Она коротко рассмеялась. И, еще не кончив смеяться, прибавила:

— Я и не ждала, что ты догонишь меня, Ленк. Ты невезучий, тебе ни капельки не везет…

Не везет! Ни капельки не везет! Я и впрямь был невезучий. Родился, где довелось, в какой-то Омиде. Родился от кого пришлось. Как пришлось. Я еще раз пожалел, что появился на свет и что, появившись, не нашел в себе сил расстаться с жизнью. Тоска, мой заклятый враг, кружившая надо мною уже с вечера, теперь взяла верх. Я не приложил никаких усилий, чтобы отпихнуть ее от себя и прогнать. Как обычно, улегся на песок, напустив на себя равнодушный вид, словно Урумы тут и не было вовсе. Татарочка, удивленная моим поведением, стояла молча… Потом шепотом сказала мне:

— Подвинься, Ленк. Я разогрелась во время скачки. А теперь мне холодно. Я боюсь простыть.

Я подчинился приказу, не выдав своей радости. Подвинулся. Тонкое тело девушки с круглым и желтым, как луна, лицом прильнуло ко мне. Я почувствовал биенье ее сердца. Оно билось часто, очень часто. Прошло немного времени, никто из нас не произнес ни слова, но сердце ее стало биться спокойнее. Зато стройное тело воспламенилось и пылало огнем. Татарочка стала искать мои губы. Их нетрудно было найти, и она нашла. Впилась в них, прокусив до крови. Насытившись моими горькими губами, взяла в свои маленькие детские ладошки мое лицо и прошептала:

— Ленк… Убей меня… Прошу тебя, убей…

— Зачем мне убивать тебя? Я проиграл спор… Ты ведь отлично знаешь, что я проиграл.

— Убей меня, Ленк. Убей меня, а потом воскреси. А потом снова убей меня, Ленк.

Она заклинала меня. Заклинала, как бога. Я же не был настолько богом, чтобы не услышать ее мольбы.

Позже, голые и оторопелые, мы шли, держась за руки, по золотому мосту, который луна перекинула через море. Наши босые ноги ступали по этому золотому мосту, тонкому и прозрачному, который мерно раскачивался, вторя плавному дыханию моря.

К нам в Делиорман пришла весна. Она дала себе труд наведаться и в Руши-де-Веде. Явилась в полночь. Проснувшись утром, я увидел ее. Она улыбалась мне в окошко, я тоже улыбнулся ей. О! Как долго я ее ждал. И, увидев, был уже не в силах сдержать свою радость. Выскочил из дому и бросился к ней, спеша обнять и расцеловать ее в свежие щеки. Весна отстранилась. Сказала мне:

— В другой раз, Дарие.

— Когда в другой раз?

— Через год. Может, через два. Тебе еще придется видеться со мной.

— Позволь, весна, дай обнять и расцеловать тебя.

Тело весны было из дыма. Оно рассеялось. И весна исчезла. Уже не видя ее, я чувствовал, что она где-то близко. И крикнул ей:

— У тебя, как и у всех прочих весен, что я прожил, тело из дыма. Ты пройдешь и исчезнешь, как и они.

Весна услышала мои слова и ответила сквозь ветви деревьев, на которых распускались почки:

— Люди тоже исчезают, Дарие, хоть их тела не из дыма. Исчезают и люди, не только весны.

— Знаю, — ответил я. — Лучше не говори мне об этом.

Невзирая на мой по-прежнему мрачный вид, деревья зазеленели, зацвели и прикрыли белым кружевом цветов и густою листвой покосившиеся дома, потрескавшиеся стены, развалившиеся изгороди. Уродство города стало менее заметно, а кое-где и вовсе сокрылось. В предместьях и окрестных селах свирепствовали болезни и эпидемии. Одни дети умирали, как и у нас в Омиде, от дифтерита. Другие — от черной оспы. Некоторые — от болей в животе. Торговля господина Миелу Гушэ шла полным ходом, и он поставил богу большую свечу в церкви святой Пятницы. Этот скряга продал несметное множество маленьких гробиков и много кусков голубой и розовой саржи, причем по повышенной цене. Он уже не плакался на отсутствие покупателей и на их скупость. Пригласил маляра и покрасил заново фасад своей лавочки. Не пожалел денег и на вывеску. Послал за Кабой и заказал ему нового «Ангела». Торговцу гробами, саванами и обувью для покойников еще раз крупно повезло. Полуслепой художник давно уже не имел работы. Он выполнял заказ очень долго, старательно и даже вдохновенно. И то, что на этот раз вышло из-под его кисти, было настоящим шедевром.

С начала забастовки в городе стояли войска. Около вокзала соорудили на скорую руку казармы. Состоятельные горожане были довольны.

В любую погоду — плохую и хорошую — трубили трубы, проводились учения, гремели выстрелы. Каждый день, с утра до позднего вечера, мы слышали лай пулеметов: солдат гоняли до полного изнеможения. Но все было тщетно. Никто их уже не боялся. Грохот военных учений потонул в привычном городском шуме, и никто уже не обращал на него внимания. Росли барыши у владельцев гостиниц. Оказались в выигрыше и купеческие дочки. Между офицерами и лучшими семействами города завязались дружеские отношения. Ожидались свадьбы. В богатых домах шла карточная игра и устраивались вечеринки. В большом зале примэрии давали балы, а в лесу по ту сторону реки на зеленых лужайках не прекращались пирушки. На балах и вечеринках напудренные красавцы офицеры старательно танцевали с барышнями и дамами, которые совсем было увяли и зачахли в унылой затхлости провинциального городка. Господин Сотир приглашал из столицы один оркестр за другим.

Хозяин пивной «У Джувелки» тоже не ударил лицом в грязь. Он нанял для своего просторного тенистого летнего сада военный духовой оркестр. Никогда еще пыльный и сонный городок в долине Делиормана не знавал такого столпотворения.

— Руши-де-Веде меняется прямо на глазах.

— Да. Растет. Процветает.

— Недалек тот день, когда Руши-де-Веде сделается столицей уезда.

— Надо, надо. Впрочем, господин Стэникэ Паляку уже обещал это сделать и ручался своим честным словом.

— Когда Руши-де-Веде станет столицей уезда…

Изменилось кое-что и в моей неустроенной жизни. За уроки, съедавшие все мое время, порой и все силы, я получил довольно приличные деньги на карманные расходы. Теперь и я, выражаясь словами Добрикэ Тунсу, «располагал достаточно», чтобы время от времени позволять себе пригласить однорукого поужинать у Сотира, послушать старые романсы и старинные народные песни, которые я любил, да посидеть среди чистой и нарядной публики.

— Ну как, Филипаке, идем вечером к Сотиру?

— Идем, если хочешь. И если платишь.

Мы надраили ботинки, почистили одежду и даже зашли подправить волосы к парикмахеру. Затем набрались наглости и отправились в ресторан.

— Сюда ходят только благородные господа, — сказал Филипаке.

Я в шутку повысил голос:

— Ну и что? А разве мы с тобой не благородные? Тоже благородные.

— Черта едва!