Захария Станку - Безумный лес

— К нам, татарам, — сказал мне как-то хозяин, — воры суются очень редко, только когда у них нет на примете ничего другого.

Со мной жизнь обошлась милостиво. С того дня, когда я нанялся слугой к соргскому старосте, никто не тронул табуна, доверенного мне Селимом Решитом. В одну из таких ночей, когда луна была такой же желтой и круглой, как лицо Урумы, когда ни у меня в мыслях не было спать, ни сну не приходило в голову сморить меня, я, вдоволь наплававшись, отдыхал на берегу. Мглистый, пронизанный лунным светом воздух необычайно будоражил воображение. Волновало воображение и вечно тревожное море. И жесткая, каменистая гладь добруджанской равнины, по которой разбрелись кони татарина, щипля солоноватую, засохшую траву. И мне почудилось…

Когда я лежал на берегу с широко открытыми глазами, мне почудилось, будто из прошлого тысячелетия, затерявшегося в глубине веков, ко мне по волнам быстро скользят корабли с широким приподнятым носом. По их форме и веслам я понял, что корабли были греческие. Потом мне почудилось, что к берегу приближаются римские триремы, византийские галеры, осененные знаком креста, суда с турецким полумесяцем — под зелеными парусами, полными ветра…

А берег…

Берег, точь-в-точь, как тот, где я теперь предавался грезам, был полон человеческих существ, которые носили бороды, сыромятные постолы на ногах и косматые шкуры на теле… Такими же низкорослыми и косматыми были и лошади туземцев.

Наверняка, если бы моим грезам дано было продлиться, перед моим воображением развернулось бы одно из тех древних сражений, о которых скупо повествует история. Такое со мной уже случалось. Но в этот вечер мне не повезло. Мне не повезло, потому что в ту самую минуту, когда я мечтал, чтобы никто не нарушил моего одиночества, возле меня, словно из-под земли, выросла тень. Я испугался — это могла быть тень человека, пришедшего с недобрыми намерениями, — и уже хотел было выхватить нож, вскочить на ноги и защищаться. Однако не успел даже шевельнуться, как гибкая тень, изогнувшись, улеглась рядом со мной.

— Не пугайся, Ленк, это я… Урума…

— Как ты решилась прийти сюда теперь, среди ночи?

— Отец уехал в Констанцу. Вернется самое раннее завтра к утру. Мать и Урпат спят крепко. А мне… Мне захотелось повидать коней.

— Коней?

— Да. Только коней…

Я уже давно не чувствовал перед ней никакой робости. Я попытался было притянуть ее к себе, страстно прижать к груди.

— Не надо, Ленк… Не надо.

Я промолчал. Молчала и Урума. Я коснулся ладонями ее лица, желтого и круглого, как у луны. Погладил. Урума вспыхнула и в мгновение ока отпрыгнула в сторону, очутившись в пяти шагах от меня. Ветер угомонился и улегся в траве. Море шелестело, как вековой лес. Все словно застыло. Застыл и я. Взглянув на татарочку, я увидел ее белые, блестевшие в лунном свете зубы, зеленые, как молодая трава, чуть раскосые глаза, чей взгляд всегда так неизъяснимо волновал меня. Она прошептала:

— Ленк… Я тоже хочу… Но не как всегда… Только если ты поймаешь меня… Я сяду на коня, какой попадется. И пущу его вскачь… Ты тоже сядешь на коня, и тоже наугад… И поскачешь вдогонку за мной… И… если нагонишь меня… если поймаешь, я твоя раба, Ленк, и тогда делай со мной, что захочешь.

Она не стала ждать ответа. Помчалась к пастбищу и бросилась к первому коню, который оказался на ее пути. Вцепившись в гриву коня, прильнула к его спине, слившись с ним в единое целое. На мою беду, у меня не было ни быстрых Уруминых ног, ни ее гибкого, проворного тела. Соблазн был велик. И я побежал. Довольно быстро. Одним духом добежал до пастбища и тоже вскочил на первого попавшегося коня. Урума вернулась, осадила своего жеребца рядом с моим, не желая ни на полшага опережать меня, и спросила:

— Ты готов, Ленк?

Я покрепче вцепился в гриву своего коня и ответил:

— Готов.

Она тонко, по-змеиному, свистнула. Наши необъезженные лошади, которые словно этого и ждали, вытянули к луне свои морды, отделились от табуна и пустились во весь опор, словно призраки. И началась фантастическая скачка сквозь добруджанскую ночь, блиставшую ярым золотом и плавленым серебром, по бескрайней равнине, гладкой, как ладонь, в щетине колючих трав. Далеко позади остался табун. Позади осталось и огромное море с мерцающим золотом мостом, уходившим вдаль. Осталось и затерялось позади татарское село Сорг.

Временами я настигал ее. Был от нее в каком-нибудь шаге. Урума, с рассыпавшимися, развевавшимися на ветру волосами, слышала сумасшедший топот моего коня и время от времени оборачивалась назад. От лунного света круглое ее лицо казалось еще более желтым, чем обычно. Я различал белые зубы. Раскосые глаза, в которых плясали молнии. Я не удивился бы, если бы она вскинула ввысь сталь кривого кинжала, исторгла из груди боевой клич, с татарской ловкостью повернула коня и напрочь снесла мне голову… В то время и той ночью даже смерть от руки Урумы показалась бы мне сладостной. Да. Даже смерть.

Пока мы скакали сквозь лунную ночь, у моего растревоженного воображения, долгое время скованного цепями, выросли крылья. Мне почудилось, будто Урума — это не просто Урума, но целая орда ее прародителя Батыя. Хотя Батый умер много-много веков назад. Перемерло и его воинственное племя. В пыль и прах превратилась за это время некогда огромная держава татар. И от всего этого осталась только юная татарка, за которой я мчался теперь, безжалостно настегивая коня. Усмехаясь, Урума вдруг свистела по-змеиному, обходила меня, когда я меньше всего этого ожидал, и безумная скачка, на мгновение стихнув, возобновлялась с еще большей яростью.

Так миновали мы множество пастбищ, и хотя старались держаться в стороне от чужих табунов, но, сами того не желая, пугали и разгоняли их. Еще немного — и мы очутились бы в болгарском селе, славившемся злыми собаками, суровыми, проворными и воинственными бородатыми мужиками.

Опьяненная скачкой и упоительным сиянием луны, Урума, однако, вовремя вспомнила об опасности и повернула коня, сделав широкий круг. Следом повернул своего и я. И вот после самой дикой и самой безумной гонки, когда я и думать забыл о времени, мы оказались вдруг наедине с песчаным берегом и золотым мостом, протянувшимся от луны до горизонта, где море сливалось с усыпанным звездами небом. Урума спрыгнула на песок, и взмыленный конь, отпущенный ею, умчался по направлению к табуну. Я тоже соскочил на песок.

— Ты не догнал меня, Ленк. Тебе не удалось догнать меня.