Донателла Ди Пьетрантонио - Арминута

— Родители несколько дней назад уехали, — на ходу импровизировала я. — Кто дал вам ключ?

— Твой отец оставил его в баре. Сказал по телефону, что до осени надо привести в порядок сад.

— У вас есть ключ от входной двери?

— Нет, что ты, только этот, — торопливо ответил он, будто я его в чем-то подозревала. — Ты здесь одна? — спросил он и указал на дом.

— Нет, я живу у подруги, мы пришли взять кое-какие книги. Но вы можете оставить ключ мне, папа с мамой возвращаются завтра, — соврала я, как мне казалось, очень убедительно. Но он не поддался на уговоры.

— Лучше будет, если я верну его обратно в тот бар, как мы и договорились с синьором фельдфебелем.

Так он лишил меня возможности приходить хотя бы в сад. Чин моего отца в корпусе карабинеров он назвал неправильно, но я не стала его поправлять.

В обед я старательно накручивала на вилку спагетти с моллюсками: Никола знал, что они мне очень понравились, и уговаривал взять добавки. Мне даже стало нехорошо — так я объелась. По телевизору обсуждали новые антитеррористические законы, рассказывали о недавно открытом первом в Италии большом парке развлечений.

— Не можем же мы отставать от других стран! — заявила Пат.

— Они организуют однодневные поездки на автобусе. Махнем туда, когда ты опять к нам приедешь, может, в следующий раз…

Однако попали мы туда лишь спустя несколько лет. Я только что сдала экзаменационную сессию в Римском университете, приехала к Пат, и мы вместе отправились дальше. Для нашего путешествия мы выбрали довольно странную цель — озеро, но Патриция еще не залечила свою любовную рану и считала, что ее настроению больше всего подходит пейзаж с неподвижной водой. Однажды ранним утром, сидя на террасе маленькой гостиницы, окна которой украшали горшки с геранью, она решительно заявила:

— Хватит с меня этой скуки смертной. Сегодня же едем в Гардаленд.

У входа мы смешались с толпой детей. Я кричала от страха даже на самых простых аттракционах, на американских горках, на самом верху колеса обозрения, где мы остановились на несколько мгновений и качались в пустоте. Но ничто не могло вернуть мне ощущений того вечера, который я провела с Винченцо и Адрианой на каруселях у цыган.

Я села в автобус на остановке у набережной. Они настояли на том, чтобы втроем проводить меня, с нами пошли даже собаки, которых Ванда вела на поводках. Я явилась к ним с букетиком увядших цветов, а уезжала в поселок с запасом тетрадей, нижнего белья, свитеров и брюк, а также с небольшой суммой денег, чтобы подготовиться к школе. Я попрощалась с ними и убежала, задыхаясь от рыданий, которые не сумела унять. Мне хотелось утонуть в этой лазури, раскинувшейся метрах в тридцати оттуда, за песчаной полосой вдоль набережной.

Я улыбалась, сидя на своем любимом месте возле окна и прижавшись головой к стеклу. Никола сам положил мне в сумку несколько пачек печенья и большую порцию пармиджаны, купленной в ближайшей закусочной. Я подумала, что угощу сестру, чтобы она на меня не сердилась. Мы бы съели ее вечером тайком в сарае, только она и я. Я бы подарила ей несколько тетрадей и отдала свою сумку. А вдруг она встретит меня враждебно, вне себя от ревности? Там, на другом конце маршрута, у меня не было никого, кроме Адрианы. А пока что, катя в автобусе по извилистой дороге, я могла плакать сколько угодно, никого не стыдясь: место рядом со мной так никто и не занял.

Она с полудня ждала меня на площади, встречая каждый автобус, прибывавший из города. Держалась немного в стороне, а потому не сразу заметила меня в сентябрьских сумерках. Я уже направилась к дому, когда она шагнула ко мне, и я ее увидела: она стояла, опустив кулаки и нахмурившись так, что почти не видно было глаз. Мы смотрели друга на друга с расстояния в несколько метров. Я не знала, как приблизиться к этому измученному комку плохо переваренной ярости. Я чувствовала, с какой ненасытной жадностью она смотрит на набитую доверху сумку, на раздутые пакеты, которые я с трудом поднимала. Затем она внезапно бросилась ко мне и обхватила руками. Я положила вещи на асфальт, обняла ее и поцеловала в лоб. Мы шли домой рядышком, не разговаривая, она помогала мне нести сумки и даже не спрашивала, что в них. Она заговорила только, когда мы дошли до маленькой площади перед домом, и она окинула ее взглядом. Там никого не было: в этот час все ужинали.

— Вещи, которые ты привезла, лучше куда-нибудь спрятать, иначе с ними что-нибудь случится, — произнесла она и указала на третий этаж, видимо намекая на Серджо и второго брата.

Мы открыли сарай — ключ мы всегда оставляли за кирпичом — и быстро все убрали.

— Не наедайся, — предупредила я ее, когда мы поднимались по лестнице. — У меня есть для тебя кое-что вкусненькое, после попробуешь.

Семья, похоже, не особенно по мне скучала. Только Джузеппе оторвался от материнской груди и потянулся ко мне. Я взяла его на руки, и он сунул мне в рот липкую сладковатую ладошку. Я села за стол, но не проявила интереса к еде, и Серджо ехидно заметил:

— Синьорина рыбы наелась. — И добавил, чтобы ни у кого не осталось сомнений: — Конечно, сырой.

Винченцо с ними не было. После ужина и всяких мелких хлопот мы с Адрианой спустились на площадь под каким-то пустяковым предлогом, следя за тем, чтобы за нами никто не увязался. Сидя на опрокинутой корзине, она впервые попробовала пармиджану. Я все сразу поняла и уступила ей свою порцию. Ее отрыжка после обильной еды прозвучала как прощение за мое двухдневное отсутствие.

На следующее утро нам велели сидеть с ребенком — мать отправилась к кому-то в деревню, чтобы запастись фруктами для варенья. Мы положили его в кровать и стали катать от нее ко мне и обратно, словно он был живой куклой. Вдруг он как-то съежился и громко заплакал.

— Боже, что с ним такое? — испугалась я.

— Ничего-ничего, просто живот крутит, — ответила Адриана и попыталась взять его на руки.

Он выпустил целую лужу жидкого зловонного кала, который растекся у него по всей спине до самой шеи, и успокоился. Адриана знала, что нужно делать: раздела его и опустила в ванну. Он стоял на четвереньках на белом фоне с шершавыми разводами и напоминал жалкого беспомощного щенка. В таком виде я не могла к нему прикоснуться, я невольно испытывала к нему отвращение, но Адриане не нужна была моя помощь: она методично мыла его, оттирая рукой мягкую, покрытую мыльной пеной попку. Только она его переодела, как он снова все перепачкал. Чистого белья для него не осталось, поэтому Адриана завернула его в полотенце и стала носить на руках, массируя ему живот, а он все кричал и кричал.

— Все пройдет, все пройдет, — шептала она ему на ушко, потом повернулась ко мне, в оцепенении стоявшей рядом: — Сделай ему чай и выжми побольше лимона.