Донателла Ди Пьетрантонио - Арминута

— Нам нужно поговорить, — сказала я ей.

— Хорошо, как только мы закончим расчеты, я тебя позову, — и она закрыла дверь.

У двери послышались приглушенные шаги, потом она вошла, щелкнул замок, и за женщиной, которая меня воспитала, захлопнулась дверь. Звуки голосов, взаимные приветствия: Адальджиза пока не знала, что я ее слышу. Они отправились на кухню, наверное, собирались выпить кофе. Прошло несколько минут, задвигались стулья, и я испугалась, что она снова ускользнет от меня. Я не стала ждать, пока меня позовут.

Ее взгляд, когда она меня увидела, — одно из самых живых воспоминаний о ней и, наверное, самое губительное. У нее были глаза человека, который попал в западню и не может спастись бегством. Она как будто увидела призрак, явившийся с того света, чтобы мучить ее. Но это была всего лишь я, немного повзрослевший ребенок, а детей никто не боится.

Она не двинулась с места, только немного наклонилась в сторону, рискуя потерять равновесие. Большое родимое пятно у нее на подбородке стало темнее, возможно, оттого, что кожа вокруг него была белой. Она сбрила росшие на нем волоски, и они только начали пробиваться наружу. На коричневом деревянном столе рядом с ней под сахарницей лежали деньги, которые она каждый месяц платила за меня.

— Ты не в школе? — произнесла она, с трудом шевеля губами, подкрашенными более ярко, чем обычно.

Я не ответила. Я вся горела и стояла, держась за стенку.

— У нее температура, — вмешалась синьора Биче. — Она хочет поговорить с вами. Идите в столовую, там вам никто не помешает.

Она проводила нас. Адальджиза шла впереди меня: мне показалось, что она слегка пошатывается на каблуках своих замшевых туфель. Линии ее фигуры стали более плавными и округлыми, и это прибавило ей женственности. Я, словно в густом тумане, видела, как она идет по коридору. Оказавшись в комнате, куда почти никто никогда не заходил, мы уселись за прямоугольным столом, как хотела синьора. Затем она вышла, и мы остались одни в тишине, лицом к лицу. Зеленое шерстяное платье туго обтягивало ее пополневшую грудь.

Я не спеша рассматривала ее, чувствуя, что за это время стала сильнее от пережитой несправедливости. Злее, но в то же время спокойнее. Я ждала ее полтора года, теперь настал ее черед говорить.

Она подняла руки с коленей и положила на стол. На пальцах ничего не было: она больше не носила обручальное кольцо. Я подумала о ее ребенке: интересно, кто с ним сейчас, ведь скоро полдень, а она пока не может поехать домой. Она вздохнула, и ажурный золотой кулон на ее груди засверкал, рассыпая крошечные блики.

— Я любила тебя и теперь люблю, — сказала она, прервав молчание.

— Меня больше не волнует твое отношение ко мне, я убедилась в том, как ты меня любишь. Скажи мне, почему ты меня прогнала.

— Это было нелегко. Не знаю, что ты подумала… — произнесла она, водя пальцем по резному краю стола.

— А что я должна была думать? Ты мне соврала про семью, которая якобы хотела забрать меня обратно, в поселке все об этом знали, но мне не говорили. Когда я уезжала, ты лежала в постели и тебя рвало. Я думал, что ты тяжело заболела. Я волновалась за тебя. Я позвонила, но никто не ответил. Я дважды подходила к дому, но он был на замке. Я думала, что ты лежишь в больнице где-то далеко и умираешь. И я ждала тебя несколько месяцев, надеясь, что ты поправишься и заберешь меня.

Она вытерла слезы носовым платком, который достала из сумки, висевшей на спинке соседнего стула.

— Это было нелегко, — повторила она, покачав головой.

— Ты могла бы просто сказать мне правду, — сказала я и подалась вперед, наклонившись над столом.

— Для правды ты была слишком мала, я хотела подождать, пока ты немного подрастешь, — произнесла она те же слова, что и та, другая.

Кашель, который не осмеливался прервать меня раньше, теперь с яростью напал на меня, дав ей передышку.

— Разве не ты всегда мне говорила, что брак — это таинство, неразрывный союз?

— У ребенка должен быть отец, и они должны жить вместе, — стала оправдываться она. — Мне понятен твой гнев, но не я одна принимала это решение.

— Но я бы поехала с тобой, просто чтобы быть рядом.

Я пыталась совладать с голосом и не заплакать. Внезапно я всем телом ощутила каждый градус своей температуры и безнадежный упадок сил.

— Я постаралась устроить тебя наилучшим образом. Мне не хотелось, чтобы ты жила вдалеке от меня, но так получилось.

— А твой муж, он ничего не сказал? Я не могла остаться у него?

— Это было трудное для него время. Он ничего не соображал.

Она положила руки на колени, опустила голову. Я откинулась на спинку стула и стала разглядывать хрустальные капли на люстре, сверкавшие тысячами граней. Мне казалось, они дрожат, как при землетрясении, но это была всего лишь моя простуда.

— Ты ни разу не встретилась со мной, наоборот, нарочно избегала меня.

— Я уже сказала: я ждала подходящего момента. Я помогала тебе, хотя и на расстоянии.

Я забыла почти все слова, которые хотела бросить ей в лицо, а те, что вспомнила, произносила вяло, словно не придавала им особого значения. В конце концов, что я могла поделать? Даже пуговица, которую я долго теребила, оторвалась и покатилась к ней, но не задела ее.

Некоторое время мы молчали. Ее губы были просто двумя тонкими черточками помады. Потом она подняла палец и заявила:

— Знаешь, я была в курсе всех твоих дел. Не верю, чтобы ты не чувствовала, что я по-прежнему несу за тебя ответственность.

— Да ладно, — обронила я и повернулась к гравюре, изображавшей древнюю Флоренцию.

С кухни доносились запахи рагу, которое готовила синьора Биче. Повернулся ключ в замке; открылась, потом захлопнулась входная дверь: синьор Джорджо пришел на обед.

— А сейчас тебе хорошо? — спросила я с упреком и легким любопытством.

Она не ответила, на несколько секунд задумалась, потом достала из сумки бумажник. Осторожно вытащила фотографию ребенка, улыбнулась, положила ее на стол и подтолкнула ко мне. Я еле сдержалась, чтобы не вырвать снимок у нее из рук: этим жестом я только унизила бы себя. Не взглянув на фото, я перевернула его лицом вниз и оттолкнула обратно к матери, на самый край стола. Она успела схватить его, иначе бы карточка упала.

Синьора Биче загремела столовыми приборами. Адальджиза опомнилась, озабоченно посмотрела на маленькие золотые часики, которые на моей памяти носила всегда. Она встала, я не шелохнулась. Почти ничего нового я от нее не узнала.

— Еще минуту, пожалуйста. Мне нужна помощь, речь идет о моей сестре Адриане. Ей тяжело жить в поселке, она долго там не выдержит.

— В каком она классе? — спросила Адальджиза, еле скрывая нетерпение.

— В первом классе средней школы.