Сергей Шустов - Бах

Сколько раз в тяжелые минуты моей жизни Бах спасал меня? Да, это было! Но, самое главное, закавыка скрывалась всегда во мне самом: ведь мне нужно было приложить усилия, чтобы достать лекарство! Я должен был вспомнить о нем. Знать о нем. В конце концов, верить в него! В силу его, в способность дать мне исцеление. То есть — Бах не приходил сам без моего ведома. Он ждал, тактично ждал моего решения. И — за это я также был благодарен ему.

Просто — не забывать. Что он есть. Что он уже найден тобой и способен тебя спасти. Но для спасения своего ты сам должен сделать усилия и проявить волю.

Вот еще пример того, как мы все в мире стремимся и любим сравнивать. Почему именно Генделя сравнивают с Бахом, и наоборот? Легко, казалось бы, ответить на такой вопрос: ведь они были современниками и творили в весьма сходном стиле, который многие исследователи относят к одной эпохе искусства — позднему барокко (с чем многие другие, впрочем, не соглашаются или соглашаются с известными оговорками). Как сказали бы математики, они являются сопоставимыми величинами. Равновеликими. Так вот — пример; известный русский пианист А.Г.Рубинштейн: «Для меня Бах несравненно выше (Генделя), потому что он серьезнее, задушевнее, глубже, изобретательнее, несоизмеримее…». Как, однако, измерить серьезность? Чем отсчитывать задушевность? Какими единицами выражать глубину и изобретательность?

И это все — не праздные вопросы. Мы; по крайней мере, большинство людей, интуитивно чувствуем, что уважаемый маэстро Рубинштейн прав, и в его словах слышится отзвук божественной истины. Мы догадываемся каким-то чутьем, что это — правда. Но объяснить — не можем… Не можем и доказать. И это — тоже правда!

Единственным мерилом этой правды может служить только музыка. Музыка творений самих обсуждаемых величин — Генделя и Баха. Человек, не слышавший ее, не имеет права на суждения. Судить возможно исключительно в том случае, когда сделано полное погружение в воды морей — генделевского моря и баховского моря. Тогда и только тогда возможны сравнения. Где теплее, где — прохладнее. Где течения быстры, а где — плавны и неторопливы. Где больше бурлит очевидная, открытая жизнь. А где она спрятана от посторонних глаз и потому — менее афишна.

Показательно в этом плане мнение еще одного великого русского музыканта — Петра Ильича Чайковского. Как мы уже отмечали, Бах «слабо касался» Петра Ильича. Однако, и его в отдельные моменты жизни «пронзало». В 1887 г. Чайковский пребывал в Лейпциге и записал, между прочим, в свой дневник: «…я был донельзя поражен доведенным до безусловного совершенства исполнением нескольких хоровых вещей (a capella), в том числе мотета И.С.Баха, знаменитым лейпцигским хором церкви св. Фомы (Thomanerchor), состоящим из мужских и детских голосов, наподобие наших церковных хоров». Какой вывод можно сделать из этой «путевой» записи? А вот, например, какой: Чайковский мало знал Баха. Он еще только шел к нему, встречая на своем музыкантском и композиторском пути отдельные творения лейпцигского кантора и переживая маленькие озарения светом чужого (и, поначалу, чуждого) гения.

А можно — и другой: Чайковский был внутренне «иным». И наша теория многообразия человека и конгруэнтности музыки к конкретной личности нашла в его лице еще один подтверждающий пример.

Главный вопрос, тем не менее, лежит совершенно в другой плоскости. Чайковский выносит порой весьма резкие суждения о музыке Баха. Читатель, вероятно, помнит о карточном пасьянсе («Бах рассудочен и скучен…”). Имеет ли Петр Ильич на это право? Как мне ответить (хотя бы для себя самого) на этот вопрос? И, что весьма неприятно для меня, в свете теории многообразия я должен признать однозначно — имеет. Равно, как впрочем, и я — о музыке Чайковского…

…..

Читатель, должно быть, не очень осведомлен об отношениях композиторов друг к другу? Ах, да, в кругу талантов и гениев нападки друг на друга (или, хотя бы, мелкие колкости в адрес сотоварища по творческому цеху), увы, в порядке вещей! Судите сами:

«Все, что вам нужно, чтобы написать, как он — большая бутылка чернил» (Стравинский о Мессиане)

«Если бы он делал гильзы во время войны, это было бы лучше для музыки» (Сен-Санс о Равеле)

«Мне нравится ваша опера. Я даже думаю написать для нее музыку» (Бетховен)

«Как хорошо, что это не музыка!» (Россини о Фантастической симфонии Берлиоза)

«Слушать пятую симфонию Ральфа Воан-Уильямса, все равно что рассматривать корову в течение 45 минут» (Копленд)

«Бадья со свининой и пивом» (Берлиоз о Генделе)

«Композитор для одной правой руки» (Вагнер о Шопене)

«До чего же бездарный ублюдок!» (Чайковский о Брамсе)

«Он бы лучше разгребал лопатой снег, чем строчить свои рукописи» (Рихард Штраус о Шёнберге)

«Бах фальшивых нот» (Прокофьев о Стравинском)

«Когда я сочиняю, я чувствую себя Бетховеном, а потом впоследствии понимаю, что в лучшем случае я всего лишь Бизе» (Альбан Берг)

Можно продолжать еще. Но — нужно ли? Творческие личности всегда являли миру элементы сумасбродства или, по крайней мере, нетерпимости к окружающим. Тем более, к близким по духу соратникам. Да и вопрос, который я уже задавал в этой книге сам себе — нужно ли нам знать всю подноготную личной жизни великого человека — вновь оказывается отнюдь, как видите, не праздным!

…

Еще раз все-таки вернемся к Чайковскому и потревожим его славное имя. Тот поминает Баха опять же в ситуации сравнения его с Генделем. Что за чертовщина? Почему они так тесно соприкасаются друг с другом на протяжении всей дальнейшей музыкальной истории, словно после смерти наверстывая свою упущенную при жизни возможность встретиться и… (подружиться?).

Быть может, эта парность, это притяжение, эта диалектика необходимы и предопределены в силу каких-то неосознанных еще в полной мере человечеством законов бытия? А, может быть, законы эти лежат в более высоких сферах, недоступных людскому пониманию? Может, они совершенно иррациональны?

Так вот, Чайковский в тех же дневниках, размышляя о творчестве Бетховена и Моцарта (опять эта пресловутая парность!), пишет: «…о предшественниках того и другого скажу, что Баха я охотно играю, ибо играть фугу занятно, но не признаю в нем (как это делают иные) великого гения. Гендель имеет для меня совсем четырехстепенное значение, и в нем даже занятности нет». Вот такой вердикт! Мне кажется, даже какой-то математической формулой попахивает. Если Баха считать за вторую степень («минус вторую», принимая во внимание преклонение автора цитаты перед парой «Бетховен-Моцарт»), то его соперник Гендель выражен вообще как величина, уменьшенная в четыре степени! То есть, предполагается еще и степень «минус третья». Впрочем, кто там на ней расположен волею Чайковского — покрыто мраком неизвестности. Однако, это показательный пример, как поверяют люди алгеброй гармонию!