Сергей Шустов - Бах

Д. Сэмпсон сравнивает эти обстоятельства, эту кухню творчества двух Мастеров былой эпохи: «Даже материальные ограничения, сковывавшие этих двух великих гениев (Шекспира и Баха — прим .), были странным образом сходны. Мы чувствуем, что жалкие строения, сходившие во времена Шекспира за театры, вероятно, были непригодны для того, чтобы передать в спектаклях мощь „Лира“, всеохватность „Гамлета“ и глубину „Макбета“. Если бы нам дано было лицезреть жизнь поэта, самым поразительным в ней, вероятно, оказалась бы диспропорция между величием гения и убожеством материальных возможностей для его проявления. Разумеется, таков путь великого искусства: приспосабливаться к материальным условиям и одновременно выходить за их пределы».

…..

Откуда берется во мне это чувство: рассказывать всем взахлеб о Бахе? Это сродни обращению в веру? Миссионерство? Но, и тут я задал себе вопрос, — как мог бы творить эту миссионерскую работу ярый поклонник Баха при его жизни? Рассказывать о гении — это лишь повод. Повод к главному — музыке. Без живой музыки мои проповеди оставались бы пустой декларацией. Я мог зажечь сердца слушателей только самой личностью творца, но этого было недостаточно без главного! Необходимы были — творения! И я легко выходил из такого положения: у меня под рукой были магнитофоны, аудиокассеты, компакт-диски, музыкальные центры… А что мог делать тот, далекий поклонник-современник гения? Вести за собой толпы на церковные богослужения под орган? Призывать к исполнению баховской музыки подчиненные прихотям королей и курфюрстов придворные ансамбли?

И, тем не менее, Баха в конце его жизни знала вся Германия. Молва людская способствовала известности. Способствовало ей и то, что само имя «Бах» означало в тамошних немецких землях музыканта. Причем, хорошего, «доброго» музыканта! Вот, например, что по этому поводу пишет первый биограф Баха Форкель: «Среди шести поколений Бахов едва ли можно насчитать двух или трех человек, которых природа не наградила блестящим музыкальным дарованием, и для которых занятие музыкой не стало главным делом их жизни». Быть может, потому и мало знали и почитали Баха-композитора современники, отдавая ему должное как исполнителю, что привыкли к традиции — раз Бах, значит и так ясно, что музыкант! Чего уж там разбираться с композиторским дарованием! Другое дело — виртуозная техника: она вся на виду!

…..

Миссионерством (которое можно назвать «Страстями по Баху») были охвачены многие люди — современники и последователи Иоганна Себастьяна. Иногда это было подвижничество. Как у Форкеля, первого биографа. Он упорно и неутомимо всю свою жизнь собирал любые крупицы сведений и материалов, относящихся к Баху. В то время, когда про Баха уже никто не знал (память и слава — вещи, увы, недолговечные!), Форкель свершил подвиг: он спас первым то, что, казалось бы, уже неизбежно должно кануть в Лету навсегда! Именно он купил у находящегося в трудном материальном положении Вильгельма Фридемана некоторые рукописи отца (сын в это время уже «сорил» ими, слабо представляя их истинную ценность!). История рассказывает нам о том, что Форкелю не хватило 200 луидоров для скупки всей части наследия, полученного старшим сыном Баха. А вы говорите: искусство нельзя оценить в деньгах?…

В России таким подвижником работал Сергей Иванович Танеев. Современники называли его ласково «нашим Бахом». Что-то действительно схожее есть в их портретах — Баха и Танеева: крупные черты лица, мудрый взгляд, спокойное, даже величавое выражение, полное достоинства… Танеев с каким-то фанатичным упорством пропагандировал музыку Баха, еще совершенно неведомую русскому уху, среди широкой публики. Во многом благодаря Танееву с ней «ознакомился» граф Толстой — и «принял». А ведь Толстой был известен своими порой исключительно категорическими, резкими и непримиримыми высказываниями и суждениями в адрес даже самых величайших композиторов!

Танееву было сподручно просветительство: ведь он был первоклассным исполнителем. И мог сам, сев за рояль, выразить «действием» всю любовь к своему кумиру…

…..

Если бы мне довелось исполнять одно единственное волшебство, связанное с миром музыки (положим, так было бы оговорено в моем контракте волшебника), то я бы взамен сотням и тысячам тонн винила и компакт-дисков, на которых намотана «толстым слоем» самая невероятная звуковая дребедень, заказал фирме EMI Records запись авторского исполнения «Хорошо темперированного клавира».

Хорошо Баха слушать на морском берегу: там много звуков, которые родственны звукам Баха. Его музыка рождена здесь и растворена среди шума волн, крика чаек, шелеста пены на песке.

Хорошо Баха слушать в горах: там ближе звезды, на которые необходимо смотреть, внимая фугам и хоралам.

Хорошо Баха слушать в лесу: там даже стволы сосен напоминают нам орган, питающийся духом земли.

И только в концертных залах слушать Баха не очень хорошо: там ему тесно. И потому людям, погружаясь в эту музыку, приходится закрывать глаза.

…..

Музыка Баха удивительным образом способна придать значимость любому визуальному явлению. Что бы мы не наблюдали и не осмысляли, баховское сопровождение неизбежно усиливает во много крат впечатление. Недаром эту музыку так умело используют рекламщики и кинематографисты!

Перечитывал Солженицина — тяжелое и трудное чтение!, — и лишь зазвучал Бах, стало еще труднее и легче одновременно. Труднее, так как музыка словно приблизила и полнее раскрыла трагедию русской истории; легче — потому что помогла обрести и укрепила веру и надежду, растерянные совсем было при чтении страшных свидетельств… Скорбно, сдержанно и сурово звучали хоры Мессы, а я, перечитывая «Архипелаг», воочию видел все то, что видел другой человек, о чем он свидетельствовал, — и вдруг понял его так, как не понял при первом знакомстве!

И Бах говорил в эти минуты со мною ровно об этом, явно предвидев и зная грядущую трагедию Человека.

…..

В живописи нет посредника между зрителем и картиной, созданной великим мастером. Конечно, могут вклиниться интерпретаторы, авторитеты, нашептыватели. Но, слава богу, чаще всего в ситуации «контакта» остаются двое: автор и зритель.

В музыке обязан быть третий. Это — исполнитель. Даже если сам слушатель исполняет для себя какую-то музыку, то он неизбежно взаимодействует внутри своей души двумя составными компонентами — воспроизведением и восприятием. И это взаимодействие есть тайна и загадка.

Когда мы разглядываем картину художника, мы редко слышим музыку. Нам физиологически хватает рецепции одного анализатора. Но когда мы слушаем музыку, мы почти всегда, порой не отмечая этого явления холодным разумом, ясно и четко видим! Мы видим образы. Мы видим картины. Мы видим то, что давно позабыли (из детства, например). Мы видим то, что никогда не видели в реальной жизни. Мы обнаруживаем вдруг, что хорошая музыка способна возбудить в нас зрительную фантазию!