Сергей Шустов - Бах

И вдруг Корнев явственно увидел впереди, в отблеске мокрых огней, прямо перед собой, на стекле, или, может быть, чуть дальше, за ним, лицо. Вновь кольнуло в груди. Машина замедлила бег. Корнев внезапно понял, что это лицо матери.

Чем сильнее разворачивала фуга свою спираль, тем ближе становилось лицо; он различал уже грустные глаза, с какой-то тревогой вглядывающиеся в его лицо. Постепенно, затухая вокруг, исчезало все — поселки, шумящие под дождем березы, листья, которые ветер бросал под колеса, летящие в сторону Москвы машины. Оставалось только лицо матери. Как свеча впереди. И тема неторопливой фуги — словно человеческие шаги на скрипучей лестнице в старом родительском доме.

В голове Корнева пронеслись беспорядочным вихрем картины детства — берег реки, луговые ромашки, из которых мать, смеясь, плела ему венок, и сама речка, в которую он нырнул с венком на голове, позабыв нечаянно про него, а затем — долгие попытки выловить ромашковый венок, быстро уплывающий по течению. И отец, пришедший ему на помощь. И вновь смех. И чистое небо со стрижами. И горсть земляники, собранная матерью на краю леса. И снова — отец, несший его на «закукорках» до электрички…

Корнев остановил машину и открыл дверцу. Дождь то затихал, то припускал с новой силой. Листья берез летели наискосок через шоссе… Орган умолк, тема фуги угасла как свеча, и Корнев услышал, несмотря на дождь и ветер, как бьется его сердце. Он сидел в темноте — и лишь редкие встречные машины на несколько секунд освещали его, чтобы вновь с мокрым визгливым шумом исчезнуть и уступить место ночной темноте.

Не включая в салоне свет, он нашарил сотовый.

Але, Леха, слушай, — Корнев не сразу узнал свой голос. — Все отменяется. Позвони ребятам. Извини. Мне нужно срочно… Да, очень срочно…

И, не договорив, резко тронул машину. Поворот на дачу пролетел, просвистел пустым провалом между березовых рядов, слева, в кромешном мраке.

В 1736 году линия баховской судьбы пересекается с линией графа Германа Кейзерлинга — посла русского двора ее Императорского Величества в Дрездене. Баху в этот год исполняется пятьдесят.

Жизнь его к этому времени наполнена непрерывным высоким творчеством… и мелочными тяжбами с ректоратом Томасшуле. Автор грандиознейших «Страстей по Матфею» так и не признан современниками как композитор. Семья бедствует. Бах не может найти средств, чтобы издать хотя бы часть своих произведений.

Кейзерлинг заказывает Баху сочинить «что-нибудь для моего Гольдберга». Гольдбергом зовут домашнего музыканта. Это очень одаренный юноша, его обучает игре на клавире Фридеман — старший сын Баха. Иоганн Теофил Гольдберг наезжает также вместе с графом и в Лейпциг, где сам кантор церкви св. Фомы дает ему уроки.

Граф — большой поклонник таланта лейпцигского кантора. Что-то особое улавливает графское ухо в композициях Баха-отца, то, что, возможно, совсем не слышат остальные современники: «старый Бах» становится неожиданно любимым композитором русского посла!

Бах откликается на заказ-просьбу. И сочиняет «Арию с тридцатью вариациями для клавира или клавицимбала с двумя мануалами». Позже музыковеды назовут это произведение «Гольдберговскими вариациями».

Легенда говорит, что граф, страдая бессоницей, желал бы, чтобы в соседней комнате в такие часы Гольдберг играл ему приятную музыку «для тихого и радостного утешения». Форкель пишет о Кейзерлинге и «его» вариациях: «Он мог без конца слушать их в продолжение долгого времени, и, как только наступали бессонные ночи, говорил: «Любезный Гольдберг, сыграй же мне одну из моих вариаций».

Так сразу двум именам судьба благоволит войти в историю: графу Кейзерлингу и его юному придворному музыканту Гольдбергу, — только потому, что их имена обессмертили баховские «заказные» вариации.

Но — только ли потому? Кейзерлинг становится искренним другом старому кантору. В трудные минуты он поддерживает его материально. Известно, например, что за эти вариации посол преподносит композитору золотой кубок с сотней луидоров! Бах, вероятно, никогда ранее (да и позднее!) не получал в своей жизни такие внушительные гонорары! Бах и его старшие сыновья становятся «чтимыми» гостями в доме русского посла в Дрездене…

В своей новелле «Иоганн Себастьян Бах» русский писатель Юрий Нагибин художественно анализирует любопытную ситуацию. Вполне возможно, и даже вероятно, допускает Нагибин, были современники, знавшие творчество Баха, которые интуитивно догадывались о величии личности, живущей рядом с ними. Таким был богач Шейбе (выдуманный персонаж), который имел мысль дать Баху деньги на издание собрания его сочинений. Таким нарисован и король Фридрих, на приеме у которого в Потсдаме «старый Бах» поверг в очередной раз знатную публику в изумление своей игрой и композиторским даром. И хитрый и самолюбивый король также сгоряча пообещал Баху «протекцию» для издания нот.

Эти люди думали о славе. Своей, личной. Которая пришла бы к ним, если бы их имена оказались в свитках истории рядом с именем великого Баха. Но — эти люди не поддержали бедствующего композитора. Их внезапные порывы (пишет Нагибин) оказались минутной слабостью. Мимолетной уступкой природным жадности и корыстолюбию. И потому Бах так и не издал все свои сочинения…

Вполне понятно, что слава бывает доброй и недоброй. Некоторым людям видится, однако, вот что: какая разница, по сути, в самом качестве славы? Дурная ли слава, благая? Всё одно — слава! Лишь бы запомнила история имя! Мое имя! Что же, имена недругов Баха тоже вошли в биографические описания великого мастера. Равно как и имена тех, кто равнодушно прошел мимо, и, хотя и желал (пусть секундно всего лишь!) помочь добром, но — не помог. Кто имел все возможности свершить несомненное добро, но — не свершил, вполне здраво при этом рассуждая, что «было бы неплохо, и даже необременительно поддержать гения»… А ведь на обложке нотного фолианта, сделанного из прекрасно выделанной телячьей кожи, могли бы сиять золотом буквы имени мецената. Спонсора. Покровителя… Почему же даже это не сработало? Нагибин пытается объяснить…

«Людям нет дела до других людей», — сказали как-то в одной из телевизионных передач мои современники. Те же слова говорили, скорее всего, и во времена Баха. С той лишь разницей, что, может быть, не так часто и повсеместно, как сейчас.

Не ураганы и ледники, не парниковый эффект и кислотные дожди, не инопланетяне и астероиды погубят человечество. Небрежение одного судьбой другого…

…

Любопытный отрывок из «Крейслерианы», где герой Эрнста Теодора Амадея Гофмана исполняет перед публикой Гольдберг-вариации: