Сергей Шустов - Бах

— О дорогой господин капельмейстер! Говорят, вы божественно импровизируете; о, пофантазируйте же для нас! Хоть немножко! Пожалуйста!

Я сухо возражаю, что сегодня фантазия мне решительно отказала; но, пока мы беседуем, какой-то дьявол в образе щёголя в двух жилетах унюхивает под моей шляпой в соседней комнате баховские вариации: он думает, что это так себе, пустячные вариации, вроде: «Nel cor mi non piu sento» [Сердце моё не чувствует больше (ит.).] — «Ah, vous dirai-je, maman!» [Ах, скажу вам, маменька! (фр.).] и проч., и непременно желает, чтобы я сыграл их. Я отказываюсь; тогда все обступают меня. «Ну, так слушайте же и лопайтесь от скуки!» — думаю я и начинаю играть. Во время No 3 удаляется несколько дам в сопровождении причёсок а la Titus. Девицы Редерлейн не без мучений продержались до No 12, так как играл их учитель. No 15 обратил в бегство двухжилетного франта. Барон из преувеличенной вежливости оставался до No 30 и только выпил весь пунш, который Готлиб поставил мне на фортепьяно. Я благополучно и окончил бы, но тема этого No 30 неудержимо увлекла меня. Листы in quarto [В четвёртую долю (лат.).] внезапно выросли в гигантское folio [В полный лист (лат.).], где были написаны тысячи имитаций и разработок той же темы, которых я не мог не сыграть. Ноты ожили, засверкали и запрыгали вокруг меня, — электрической ток побежал сквозь пальцы к клавишам, — дух, его пославший, окрылил мои мысли, — вся зала наполнилась густым туманом, в котором всё больше и больше тускнели свечи, — иногда из него выглядывал какой-то нос, иногда — пара глаз; но они тотчас же исчезали. Вышло так, что я остался наедине с моим Себастьяном Бахом, а Готлиб прислуживал мне, точно какой-то Spiritus familiaris [Домашний дух (лат.).]».

По крайней мере, Гофман позволяет этим шутливо-фантасмагорическим эпизодом сделать нам 3 вывода, о которых, собственно, мы уже иными словами говорили в этой книге.

Гольдбрег-вариации были всегда популярны (или, хотя бы, известны) в Германии. (Сейчас они — одни из самых исполняемых произведений Баха во всем мире).

Музыка Баха — не для всех. Ее понимать как развлекательную невозможно, а заставлять себя понять — трудно.

Индивидуальное восприятие Баха очень различно. Но если преодолена определенная психологическая черта, баховская музыка всецело захватывает и «уничтожает» весь остальной мир, оставляя в сухом остатке только себя и слушателя (исполнителя). Счастлив и блажен тот, кто найдет себе Друга, воспринимающего эту музыку так же, схожим образом…

……….

«Ох, эта музыка. Вариации Гольдберга. Там есть одна мелодия, в самом конце, в очень медленном темпе, очень простая и печальная, но такая щемяще прекрасная — невозможно передать ни словом, ни рисунком, ничем иным, только самой музыкой, такой удивительно красивой в лунном свете. Лунная музыка, светлая, далекая, возвышающая».

(Джон Фаулз. «Коллекционер»)

«Уйти, не оставив о себе следов, кроме творчества».

В этой фразе есть определенный смысл, который, должно быть, в первую очередь трогает чувствительную натуру любого художника. Ведь призвание художника (в широком смысле — как творца Нового) состоит в том, чтобы созидать. Трогать сердца, как говорил сам Бах. Все остальное — мелочи. Тем более, если такой художник ощущает (и даже уверен!), что его рукой, разумом или волей движет божественная сила или еще что-то сверхъестественное. Этой силе не только невозможно, но и неразумно противиться!

Зачем нужны художнику сопутствующие мелочи? После его смерти они только будут мешаться под ногами исследователей, давая им то ложные направления умозаключений, то (того хуже!) вручая доказательства ошибок и заблуждений гения, отнюдь не украшающие посмертную биографию последнего. Творчество — и ничего более! Только по поводу творчества можно затевать разговор о художнике. О житейских мелочах — ни слова!

«Уйти, не оставив о себе следов, … кроме творчества».

В этой фразе есть смысл для совершенно постороннего человека, не имеющего никакого, абсолютно никакого отношения к судьбе гения. Для простого читателя мемуаров. Для простого зрителя биографических фильмов. Для слушателя радиопередач с типовым названием «Что мы знаем о великих?»

Как это — никаких следов? Читатель, зритель, слушатель очень огорчены. Они даже возмущены! Следы должны быть!

Бах разделен временем с нами и им же соединен вновь. Мы почти ничего не знаем о его жизни. Следов очень мало. Возможно ли такое, что он специально старался их оставить как можно меньше? Специально не вел дневников? Писал мало писем? Не давал никаких интервью? Не встречался с представителями СМИ? Не делал PR?

Он жил тихой, скромной жизнью. «Добивайся своей цели, не досаждая другим…» Эту фразу приписывают Баху. И это действительно так. Она написана его собственной рукой в прошении об отставке его в качестве органиста церкви св. Блазиуса. Это прошение Бах в 1708 году подает в городской совет Мюльхаузена. Баху сейчас 23 года. Однако он уже известен в окрестных городах как искусный органист!

Но, вернемся, однако, к письму. Вот что пишет он, в частности, в этом прошении: «…Я по мере слабых сил своих и разумения старался улучшить качество исполняемой музыки почти во всех церквах округа и не без материальных затрат приобрел для этого хорошую коллекцию избранных духовных композиций… Но, к сожалению, я встретил тяжелые препятствия в осуществлении этих моих стремлений и в данное время не предвижу, чтобы обстоятельства изменились к лучшему…» Он просит отставки, чтобы «добиваться своей конечной цели — не досаждая другим», а также, для того, чтобы «творить настоящую, хорошую» музыку!

И, получив отставку, молодой Бах уезжает пытать счастья в Веймар…

Всюду, куда бы мы ни следовали за «скитальцем» Бахом, он мало оставляет того, что биографы называют документальными материалами к жизнеописанию. Или — их не находят. Всюду за собой он словно задергивает плотные шторы, оставляя исследователей гадать, что же происходило тогда в его жизни. Да и, полноте, происходило ли? Разве не стало расхожим штампом говорить и писать о баховской жизни в «дремотной» Германии как о бедной на внешние события, замкнутой, внутренней духовной жизни художника-затворника, чурающегося многолюдных собраний и веселых карнавалов?

Чем дальше уходит от нас баховское время, тем меньше шансов найти нам следы его, кроме музыки. Но — парадокс: музыки Баха становится все больше!

В ней, в его музыке, находят исследователи все новые и новые аспекты (порой самые вычурные, немыслимые и фантастические!). В ней черпают свое вдохновение новые поколения исполнителей. И, конечно же, в ней, всякий раз словно открывая новые земли, обнаруживают «спасение и отраду» многочисленные слушатели-поклонники Баха.