Катя Райт - Отторжение

Мы втроем едем на заднем сидении, и всю дорогу Шон шутит, смеется и пытается нас развлекать. И сначала мне хочется врезать ему, но потом я вдруг замечаю, как ему непросто быть таким, как будто веселым. И даже не из-за того, что он тоже, несомненно, переживает за Питера, а просто потому что для него этот поход на выпускной не меньший вызов. Я вдруг понимаю, что если бы не позвала его, Шон бы вообще не пошел.

Что происходит на вручении аттестатов, когда появляемся мы, просто не описать. Ученики, особенно мои одноклассники, особенно все, кто так задорно и яростно придумывали мерзкие шутки про Питера, становятся похожи на лего-человечков. Полный школьный двор лего-человечков, у которых ноги и руки не гнутся в коленях и локтях. Они уставились на Питера и расступаются, едва он появляется рядом. И никто даже не перешептывается. Это просто идеальный выпускной с идеальной дисциплиной.

После торжественной части все разбредаются перекинуться парой слов с друзьями и учителями, директор вылавливает из толпы родителей, многие обнимаются. Памела подходит к нам, поздравляет, потом смотрит на Питера, протягивает ему руку, говорит, что он настоящий герой. Шон в это время строит такое выражение лица, что заметив его, Памела тут же ретируется. Остальные по-прежнему не замечают Шона, не здороваются, не подходят. А он… Я не сразу понимаю, потому что такое даже мне в голову не приходит, но Фитцджеральд держится так, чтобы всегда немного прикрывать Питера справа. Когда до меня доходит, я даже сама себе поверить не могу и медленно опускаюсь на белый раскладной стул, какие здесь расставлены повсюду. Я начинаю наблюдать внимательнее и с каждым поворотом Шона убеждаюсь в своей догадке. Это словно гром в ясную погоду. Фитцджеральд всегда ведет себя с Питером так естественно, будто вообще никакого шрама нет — даже мы в семье так не можем. Мы как будто постоянно спотыкаемся, а Шон бежит свободно и быстро, преодолевая препятствия. Но никому из нас не пришло бы в голову так ограждать Питера. Шон двигается, словно его тень, в то же время периодически радостно обнимая и разворачивая в противоположную сторону. Выглядит сумасбродно и даже нелепо, как будто Фитцджеральд эдакий весельчак, вечно куда-то спешащий, вечно нарасхват. Но мне-то все ясно. Когда я на секунду ловлю взгляд Питера, он улыбается уголками губ, и даже я не успеваю заметить правую половину его лица.

В забитый выпускниками спортивный зал они входят вместе, в обнимку. Свет приглушен, на стенах мерцают гирлянды, отражаясь в глянцевых белых флажках. Кто-то наливает себе газировку, кто-то уже танцует. Девчонки жужжат сплетнями и обсуждениями, кто куда уезжает. Парни потише, но тоже говорят без умолку, разбившись на маленькие группки. Я стою у стены одна. Ко мне подошел Тим Портер, сказал, что у меня классный брат. Потом подошла Памела, снова извинилась за то, что плохо обо мне думала. Потом еще пара девчонок и парней. Кто-то спросил из вежливости, куда я все же поступила, кто-то поздравил одним коротким предложением. Никто не хотел показать, что мы снова друзья, но каждый хотел остаться чистым, как будто не причастным ко всему, что творилось последние полгода. Все поставили себе галочки, что уделили мне внимание, и теперь я стою у стены одна и больше всего на свете хочу сбежать отсюда. Такого отторжения я не чувствовала даже, когда они травили Питера. Тогда они, по крайней мере, были честными. А лучше уж иметь дело с честными засранцами, чем с лицемерными двуличными умниками. Если вы так не думаете, значит, никогда не встречали настолько лживых умников, какими обычно кишат школы. Потому что от подонка, по крайней мере, знаешь, чего ждать — он плюнет в лицо, оскорбит, даст пощечину, а к этим не вздумай поворачиваться спиной. Я чувствую себя китом, выброшенным на пустынный берег в яркий солнечный день. Даже полутьма зала не скрывает меня. Это отторжение почти физическое, от которого ломит руки и пульсирует в висках. Мне хочется закрыться на все замки, залезть в скорлупу, в панцирь, куда угодно, чтобы только не быть среди всех этих людей. Я уже готова убежать, но тут в зал входят они. Шон обнимает Питера. Питер тянется к нему ухом, вслушиваясь сквозь музыку и рокот голосов, в то, что говорит Фитцджеральд. Оба в смокингах, белых рубашках. У Шона воротничок расстегнут, а галстук мотается, как скакалка, на шее. Они выглядят вполне беззаботными и счастливыми. Они выглядят вполне свободными и… О боже! Да они пьяны! Не сильно, но могу поклясться, оба выпили. Шон утащил Питера куда-то и сказал, чтобы я ждала их здесь. У меня рот непроизвольно открывается, и челюсть вот-вот упадет на пол. Я видела, как Питер пил однажды, нам было по двенадцать, мы стащили у отца из бара бутылку скотча, сделали по глотку и так долго плевались, что брат поклялся больше не брать в рот алкоголь. Когда они подходят, и я уже хочу возмутиться, Шон обнимает меня.

— Я так рад, что мы вместе тут, все втроем, правда, — говорит он.

— Вы что, пили? — спрашиваю, пытаясь выглядеть строгой, но на самом деле выходит как-то смешно.

Оба отрицательно мотают головами, что определенно значит да.

Мы остаемся на празднике какое-то время, но задолго до того, как объявят короля и королеву вечера, Шон говорит, что его родители разрешили нам всем вместе поехать в их дом за городом.

— Нет уж, — отказывается Питер, — с меня хватит. Отвезите меня домой.

— А ты как, Рита? — Шон смотрит на меня сквозь полутьму, в его глазах играют блики школьной светомузыки.

— Поехали, — отвечаю.

Мы завозим брата домой. Шон выпрыгивает из машины, и они крепко обнимаются на улице. Что-то говорят друг другу, жмут руки.

Дом Фитцджеральдов одноэтажный, всего с двумя спальнями и небольшой гостиной, зато с широким крыльцом. Ночь здесь темная, небо усыпано звездами, которые так напоминают веснушки Шона. Сверчки стрекочут.

— Как надоел-то этот смокинг долбанный, — ворчит Фитцджеральд, едва мы входим в дом, и снимает пиджак.

Он бросает его на диван, расстегивает рукава рубашки.

— Ты не против, я переоденусь быстренько? — спрашивает он, — а то эти брюки меня угробят.

Он скрывается в комнате, не дожидаясь моего ответа, а я разглядываю дом. Здесь пахнет кедром — все отделано им, стены, потолок. Мебель и полки для книг тоже деревянные. На стенах — семейные фотографии, фотографии Шона в футбольной форме со шлемом под мышкой. Фотографии, где он совсем маленький, играет на пляже. Снимки его родителей, счастливых, обнимающихся. На полках — старые книги, свечи, статуэтки. Маленький журнальный столик, тоже деревянный, накрыт ажурной вязаной салфеткой. На одной из полок выставлены три бумажных макета маяков, аккуратно раскрашенных, наверняка, сделанных Шоном. Сам он появляется из комнаты в потертых разодранных джинсах и серой футболке с эмблемой Нью-йоркского университета. Очень быстро Фитцджеральд достает откуда-то бутылку вина и два бокала, быстро извлекает пробку, наливает, один бокал протягивает мне. Мы поднимает их без тоста, не говоря ни слова. Да и потом еще долго молчим. Я делаю вид, что все еще что-то разглядываю. Шон стоит, опершись о стену, засунув руки в карманы.