Алиса Юридан - Сигнальный экземпляр [Сборник]

Анна с лёгкостью изображала внимание, беседуя с литературными критиками, хотя я знаю, что ей было плевать на их мнение. Анна — признанный в своих кругах автор, но ей было сказано соблюдать определённые литературные приличия, и вместо того чтобы плеснуть в лоснящееся лицо зажравшегося критика чашку горячего чая, она кивала и поддакивала. Только Анна умела так смеяться над безвкусными и пошлыми шутками главного редактора, что даже он, видевший своих писателей насквозь, верил в её искренность. Анна могла быть хамелеоном, существующим в рамках, устанавливаемых в определённых кругах и определённых ситуациях, чтобы добиться желаемого и выглядеть своей. Она могла стерпеть что угодно ради достижения цели.

Но я — не Анна.

И кстати, я — сова. Стопроцентная, матёрая сова. По утрам меня лучше не трогать. Лучше было бы для всех, но живя вместе с Анной, о компромиссах можно было забыть. Каждый раз, разбуженная Анной, я подавляла в себе утреннее желание кого-нибудь убить и напоминала себе, что сама же и решила мириться со всеми неудобствами, которые доставлял мне литературный гений. Помогало плохо. Но помогало.

Нет, ну серьёзно, как можно писать что-то в девять утра? Как вообще можно что-то делать раньше полудня? По крайней мере, что-то продуктивное. Даже если тело моё делало вид, что бодрствует, мозг спал первую половину дня, а вторую пытался раскочегариться, что получалось только к вечеру и особенно к ночи. Анна же своим щебетаньем и активной деятельностью убивала меня с раннего утра. Она и писать садилась часов в девять, когда нормальные люди спят или мечтают оказаться в постели и доспать. Анна была жизнерадостным жаворонком.

Это действовало на нервы.

Так всё и продолжалось какое-то время. Я работала, Анна писала. Постепенно гонорары её уменьшались, потому что большая часть от них уходила на рекламу книг, которые стали покупать уже не так рьяно, как поначалу. И у Анны, и у меня в душе накопилась какая-то усталость от всего этого литературного бытия. Хотелось бы сказать, что постепенно всё наладилось, но этого не произошло. Наоборот.

С Анной становилось всё тяжелее. Последний её роман не вызвал особых восторгов, и она бросилась писать новый. Была она при этом мрачнее тучи. По-моему, она отдавала ему все свои силы. Она стала плохо спать, и в итоге где-то достала снотворное. Мне это не нравилось, редактору, который был в курсе, тоже, но она больше не засыпала, не приняв таблетки. Просто не могла. Анна отказывалась от еды, неустанно продолжая писать. Она перестала появляться на публике, и это плохо сказалось на всём. Люди стали её забывать. Продажи стали падать. Анна ничего этого не знала, поглощённая новой книгой, но мы с редактором знали, что ей будет тяжело это принять.

Наконец Анна закончила роман, который станет её последним романом. Я его не читала, но вроде он вышел неплохим. Однако недостаточно неплохим, чтобы снова вознести Анну на пьедестал любви читателей и критиков.

Между редактором и Анной, казалось, что-то произошло. Или он просто не хотел больше заниматься её бесперспективными книгами. Он говорил, что у Анны действительно есть талант, но она как-то неправильно его использует. Говорил, что надо начать писать что-то другое. Что-то, что запомнилось бы людям. Анна, почуяв скрытое оскорбление всех её уже написанных романов, устроила скандал. Редактор был непреклонен. Потом он, возможно, пожалел об этом, но не тогда.

Похоже, Анна и сама поняла, что стоит сделать перерыв или хотя бы перейти с крупной формы на менее ёмкую. Она начала работу над сборником рассказов, и, по её словам, это было то, что нужно. Она говорила, что этот сборник поможет сделать ей серьёзный шаг. Что он будет действительно хорош и совсем не похож на её предыдущие книги. Редактору она не сказала ни слова, зато меня посвятила в свой полный надежды план литературной реабилитации. Никто, кроме меня, не знал, что Анна переключилась с романов на рассказы. Она просила пока не говорить, и я сдержала слово.

А потом…

Может, она перенервничала. Может, виной была рассеянность. А может, она слишком устала, и это было осознанное решение. В одно прекрасное утро Анна не проснулась. Передозировка злополучного снотворного. Чёртовы книги! Чёртовы люди. Чёртово забвение.

«Не понимаю людей, которые не любят читать. Просто отказываюсь понимать! Это что-то за гранью. Как?! Как можно не любить читать?! Как вообще можно не читать?» — не раз сокрушалась Анна, с раннего детства поглощавшая книги одну за другой. «Это же волшебство! Как можно добровольно отказываться от волшебства?! Не понимаю!»

Волшебство, значит. Ну и где же ты теперь со своим волшебством, Анна?

Со своим чёртовым волшебством.

* * *

…Я не могу определиться. Но надо сформулировать всё словами, надо, потому что пора перестать притворяться, что ничего не произошло. Но как обозначить всё это словами, я не знаю. Знаю лишь, что как только это произойдёт, как только все мои неясные объяснения обретут чёткую словесную формулировку, я уже не смогу отрицать случившееся. Выразив всё простыми словами, я вынесу себе приговор. Но я больше не могу. Я хочу ясности.

И ясность приходит.

Слова, обычные слова, слишком бедные для того, чтобы выразить мои настоящие чувства, слишком однозначные, чтобы объяснить мои действия, слишком беспощадные, чтобы оставить возможность для оправдания, звучат в моей голове предельно ясно.

Я убила Анну.

Она была слишком легкомысленной. Слишком успешной. Ей всё давалось слишком просто. Она слишком раздражала меня. С ней было тяжело, и я от неё избавилась.

Завидовала ли я ей? Судя по тому, что сейчас печатается книга с её текстами и моим именем на обложке, выходит, что да. Хотя мне и не хочется это признавать.

Три слова. Три простых слова — «я убила Анну», и стало легче. До этого как будто ощущалась какая-то ломота в теле, а теперь всё прошло. Потому что всё встало на свои места. Нужно было лишь признаться себе в том, в чём так отчаянно не хотелось признаваться.

Кажется, это произошло в тот день, когда она, сияющая, сообщила мне, что сборник наконец-то закончен. И что завтра она принесёт его редактору. И он поймёт, что Анна ещё в строю. Что её талант ещё при ней.

Анна никогда бы не выпила снотворного больше, чем нужно. В этом вопросе она была очень щепетильна. Жутко боялась переборщить и не проснуться. Но кто, кроме меня, мог об этом знать? Может, если бы она сама готовила себе еду, ничего бы не произошло. Но нет, она же была творческой, лёгкой облачной нимфой, которой следует обдумывать главы нового романа, а не чистить картошку. Готовила для нас всегда я, и это тоже меня раздражало. Но это же и дало мне возможность.

Я вспоминаю, как я нашла ключ от ящика стола Анны, как достала альбом с её рассказами, записанными на плотной белой бумаге. Как медленно, очень медленно у меня в голове оседали разные мысли. Сколько же всего было у меня в голове… И в то же время в ней не было ничего. Без Анны в квартире стало непривычно пусто. Непривычно тихо. Но я не могла позволить себе думать об этом. Только не тогда, когда дело уже сделано. Думать надо было раньше. Сейчас я понимаю, что не планировала ничего такого, что всё случилось как-то само собой, что недовольство, раздражение, и, что уж скрывать, зависть, которые копились во мне, просто приняли это решение за меня. Я была сыта по горло, но не отдавала себе в этом отчёта. Поняла это, когда было уже слишком поздно. Анна не стала жертвой расчётливого убийцы. Всё произошло само собой.