Алиса Юридан - Сигнальный экземпляр [Сборник]

Анна рассказывала мне, как работала над этими рассказами. «Это похоже на торренты», — говорила она. У неё в работе было одновременно несколько рассказов, уж не представляю, как она могла совмещать написание совершенно разных по духу текстов. «Это как будто одновременно скачиваешь несколько фильмов. Закачка идёт, и каждая постепенно приближается к завершению. Но иногда стоит остановить загрузку одного или нескольких фильмов, чтоб быстрее закончить процесс для какого-то одного. С рассказами то же.»

И вот теперь все эти истории, полностью загруженные-написанные, были в моей власти. На моей совести.

Как же я намучилась, пытаясь изменить её такие узнаваемые тексты! С каждым часом, проведённым в попытках их переписать, я ненавидела себя и свою беспомощность всё больше. Как Анна могла такое написать? Как вообще можно такое написать? Мне этого просто не дано, и я всегда знала об этом. И ни одной строчки ведь не выкинуть, все слова сидят как влитые, всё идеально выписано и вписано в формы, каждая буква на своём месте.

Измученная, разозлённая, я плюнула на всё и понесла рассказы Анны в издательство. Я всерьёз собиралась встретиться с главным редактором, чтобы выдать непеределанные рассказы Анны за свои. Он меня отлично знал (ещё бы, ведь я сестра Анны , её верная тень), и наверняка не отказал бы в публикации. Но, слава богам, дойдя до двери редакции, я одумалась. Ведь уж кто-то, а он поймёт, чьи это тексты на самом деле, а там и до размышлений «а было ли это самоубийством» недалеко. И я повернула домой.

Строго говоря, любой бы понял, чьи они. Так я думала, но это оказалось не совсем так. Романы Анны и её рассказы были совершенно разными, что показывало, насколько многогранна её способность (ладно, талант) писать. Для меня это было хорошо.

Я потратила ещё несколько дней и в конце концов смогла изменить рассказы Анны так, чтобы её рука там не просматривалась, но смысл и хороший слог остались нетронутыми. Мне казалось, что смогла.

Я встретилась с редактором, мы долго говорили (в основном, об Анне), а под конец беседы я вручила ему якобы мои тексты. За пару дней они и правда стали моими, я в это почти поверила. Прочтя их, он позвонил мне и сказал, что сборник будут готовить к выпуску и что при таком письме у меня неплохие шансы в будущем.

* * *

Повесив трубку, я чувствую тошноту, и следующие минуты провожу в обнимку с унитазом. Слова редактора выбивают меня из колеи, хотя я их и ожидала. Не ожидала только, что они на меня так подействуют.

Следующие несколько дней я думаю только об этом сборнике. О сборнике рассказов моей сестры, который выйдет под моим именем и, возможно, принесёт мне какую-то известность и деньги. Но только потому, что Анны больше нет. Об этом я тоже думаю.

Постепенно я чувствую, что Анна снова победила, как побеждала меня всегда и во всём — даже после смерти она не оставляет меня в покое. А иногда мне кажется, что я и Анна — на самом деле один и тот же человек. Что я и есть Анна. Страдающая диссоциативным расстройством. Может, так оно и есть? По крайней мере, это лучше, чем убийство сестры. Наверное.

Я сожалею, бешусь, ненавижу, скорблю, я схожу с ума.

У меня впереди много интересного, и мне надо радоваться тому, как удачно всё сложилось, а не заниматься самокопанием и не культивировать чувство вины. Но к тому времени, как мне снова звонит редактор, я сдаюсь.

— Приезжай завтра, посмотрим сигнальный экземпляр, — говорит он.

— Конечно, — отвечаю я. На большее нет сил. Я уже знаю, что скажу, когда приеду.

Мы с Анной всегда ездили смотреть её сигнальные экземпляры — уже полностью готовые книги, предназначенные для окончательной проверки качества. Каждый сигнальный экземпляр — трепетное чудо для автора, если ему, конечно, удаётся его увидеть. Нам с Анной позволяли это сделать. Сигнальный экземпляр — дитя, первенец, которого хочется обласкать и забрать с собой навсегда. Этот миг, когда автор впервые видит свой труд в виде готовой, настоящей книги, не сравним ни с чем. Это таинство.

Но меня оно не волнует. Эта проклятая книга мне не нужна, потому что она не моя, и всю жизнь она будет мне напоминанием о том, что я сделала. О том, что я сделала с Анной.

Я приезжаю в редакцию, и прежде чем редактор успевает мне что-то сказать, киваю в сторону его кабинета:

— Надо поговорить.

Мы заходим, я аккуратно, бесшумно закрываю дверь, поворачиваюсь к редактору, смотрю на него, смотрю на его стол, заваленный бумагами, смотрю на него, на стопки переплётов на полках, смотрю на него, смотрю на него, на него…

— Это не было случайной передозировкой, — говорю я, и чувствую себя свободной. Свободной от Анны.

— Я знаю, — спокойно отвечает редактор, и я падаю в какую-то бездну.

— Она была та ещё стерва. Диктовала условия. Талантливая, конечно, но зазналась со временем. Устал я от неё. Ну, ты-то понимаешь.

Я стою, не в силах вымолвить ни слова. Он знал.

Он. Знал. И ничего не сделал. И, видимо, не собирается. Конечно, он давно понял, чьи это тексты. И что произошло с Анной на самом деле. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но он меня перебивает:

— Думаю, с тобой у нас проблем не будет.

Я не верю. Просто не верю. Но когда он открывает дверь кабинета и жестом приглашает меня выйти, повинуюсь.

— Пошли, посмотрим на нашу красоту.

Я медленно плетусь за ним. Такое чувство, что к моей шее привязан большущий камень, и я медленно иду ко дну. Я твёрдо решаю отказаться от печати тиража. Твёрдо решаю оплатить издательству все расходы, но не дать этой чёртовой книге выйти в свет. А сигнальный экземпляр уничтожить сразу же, как увижу его.

Но когда мы наконец приходим в нужное нам место, и я вижу эту новенькую, сиящую, пахнущую свежим клеем и бумагой книгу, решимость моя поутихает. Я вожу пальцами по гладкому переплёту, как когда-то делала Анна, и не могу поверить, что держу в руках свою книгу. Она потрясающа. О том, чтобы уничтожить её, не может быть и речи. Она действительно великолепна. Внутри неё неплохие тексты, а на красивом, оформленном в моих любимых цветах переплёте — моё имя. Моё, не Анны. И я понимаю, что если откажусь от тиража, предам своё дитя.

Я листаю книгу, натыкаясь на своё имя на титульном листе, его обороте, на последней странице — и улыбаюсь. Это получается само собой. Анна тоже всегда улыбалась.

— Ну как тебе? Нравится? — слышу я, киваю в ответ, и, без сомнения, впервые за долгое время чувствую себя счастливой.