Александр Проханов - Громкая тишина

Он смотрел на безвестного воина и испытывал к нему жалость, любовь. Знал: этот светлый зеленый мир, начинавшийся за краем могилы, удержался в свете и зелени усилиями этого воина. И забыл о нем. Превратил его в легкий прах, в белую пыль костей, в горстку железной ржавчины…

…Он думал: сейчас наверху, сквозь туннель, в промежутке между движением колонн, проходят стада. Овечьи и козьи отары, подгоняемые торопливыми пастухами. Темный бетонный желоб наполнен блеянием, цоканьем, гортанными, зычными криками. Он дал время на прохождение отар, а потом, по рации, удержав на месте «нитку» тяжелых наливников, пустил вперед колонну с удобрениями, семенной пшеницей и рисом. Соединил ее с партией самоходных комбайнов, поставленных на грузовые платформы. Ими, комбайнами, их лакированными красными коробами решил поманить майор душманов в засаде. Комбайны направлялись в госхозы, где уже начался обмолот зерновых. Душманы стреляли в кооперативы, стреляли в госхозы, стреляли в трактора и комбайны.

Вслед за комбайнами, если те благополучно пройдут, двинется колонна с горючим. «Татры» с цистернами, управляемые афганцами.

Он ехал по трассе, спускаясь все ниже и ниже. Становилось теплей и теплей. Горы уже не были столь тесны и безжизненны. Зеленела трава. Качались у обочины желтые цветы. Мелкие ущелья блестели глянцевитой зеленью. У кишлаков виднелись клетчатые, хорошо возделанные поля, еще не побелевшие, не созревшие, как в долине. В апельсиновых и вишневых садах светилось желтое, красное. Горы шатрами уходили ввысь, в безоблачное небо. И на самых дальних, высоких, белел снег. Оттуда, из синевы, из снега, сбегала река, громогласная, бурная, клокотавшая на пенных камнях.

— Товарищ майор, разрешите свежей водички набрать! — Евдокимов смотрел на реку, облизывая пересохшие губы. И все, кто сидел на броне, и сам он, комбат, чувствовали нарастание жара. Начинала дышать близкая накаленная солнцем равнина, нагревшаяся к полудню броня.

— Нерода, давай вот здесь вставай, за уступчиком! — приказал майор, останавливая БТР так, чтобы край скалы прикрывал корму. — Быстренько. Евдокимов, Светлов, бурдюк и фляжки!

Двое спрыгнули, прихватив пустой резиновый бурдюк и несколько фляг. Метнулись, осыпая щебень, под кручу, к реке, а башня с пулеметом плавно развернулась им вслед, беря под прицел прибрежные заросли. Щелкнули предохранители АКС, и он, комбат, перевел предохранитель на автоматическую стрельбу. Повернул автомат к блеску воды, к желтым цветам, к изумрудной вспорхнувшей птице.

Усмехнулся невесело: эта природа, неповторимая в своей красоте, отделена от него непрерывной тревогой, непрестанной, мешающей любоваться заботой. Своим и чужим оружием. Зрение, слух, обоняние чувствуют эту природу не так, как в мирных горах, где когда-то бродил с туристами. Та зубчатая вершина скалы, напоминающая рыбий плавник, — нет ли там пулемета? Синее чистое небо с белой удаленной горой — хорошо бы в этом небе появилась вертолетная пара, прошли над колонной «вертушки». Тот зеленый сад у дороги с оранжевым свечением плодов — уж лучше бы не было сада: там, за дувалом, в зарослях, удобная для гранатомета позиция. Розовая тропка на склоне, ведущая к зеленой лужайке, может ахнуть взрывом фугаса, бог с ней, с лужайкой.

Так и не успел полюбить эту природу. Эти горы, стучащие пулеметами. Эту реку в пролитой и горящей солярке. Ночные крики шакалов — сигналы душманских разведчиков. Когда-нибудь после, лет через десять, он снова сюда приедет, без автомата и бронежилета, тихонько посидит у реки, у кишлака, посмотрит, как гора на закате становится зеленой и синей.

Вернулись солдаты, повеселевшие, забрызганные, с мокрыми, умытыми лицами. Передали наверх скользкий черный бурдюк, отекавший капелью, и небулькающие, наполненные до краев фляги.

— Пейте, товарищ майор! — угощал его Евдокимов. Майор отвинтил крышку, прижал к губам флягу. Пил сладкую холодную воду Саланга. Вместе с водой пил высокий, поднебесный ледник.

На трассе впереди загудело. Снизу из-за уступа скалы вылетел маленький ободранный «джип» с открытым верхом, переполненный, с торчащими вверх автоматами. Затормозил у БТРа. Майор увидел, как из открытой дверцы, вынося вперед автомат, вышел председатель уездного комитета Надир. И майор обрадовался его широкому в оспинах лицу, крепким, стискивающим оружие рукам. Соскочил навстречу. Обнялись, касаясь щеками. Из «джипа» выходили люди в шароварах, накидках, сдержанно отвечали на поклоны, протягивали для рукопожатий смуглые руки.

— Очень рад тебе, Надир! — Майор и вправду был рад присутствию на дороге этих крестьян из окрестных селений. Их лица не были испуганы, не таили в себе страх, покорную готовность подчиниться угрозе, отступить перед насилием. Безропотно, под наведенным оружием, отдать последний хлеб, последний грош, последнего сына. Покинуть родной порог, оставляя дом, сад на разграбление и пожар. Эти, в «джипе», не боялись оружия. Сами были с оружием. Отстаивали свой очаг, свой сад, своих сыновей. — Как твоя рана, Надир? Смотрю, ты уже молодец!

— Рана хорошо! Рана нормально! — Афганец похлопал себя по ребрам, но не сильно, чтоб не причинить себе боль. — Госпиталь лежал хорошо. Ваш госпиталь хорошо, быстро лечит. Теперь опять дома. Будем Саланг охранять. Будем стрелять.

— Похоже, будем сегодня много стрелять! Ты как считаешь, Надир? — Комбат видел: у Надира сквозь смуглую кожу просвечивает бледность и слабость. Рана еще болела. Эту рану он получил в своем кишлаке, когда в него стрелял прокравшийся снайпер. — Есть сведения, что сегодня на Саланге много гостей из Панджшера!

— Много гостей с пулеметами, — кивнул без улыбки Надир. — Я тебе хотел говорить. Мой люди знают. Душман сидит в кишлаке. Ты свои минометы туда бей сейчас, всех попадешь. Ждут большой колонны, большой наливник. Поведешь наливник, смотри в кишлаки, начнут с пулеметов бить. Тебе хотел говорить!

— Я знаю, Надир. У меня есть информация. Ты где сейчас будешь работать?

— Пойду к себе. Люди говорят, надо в кишлак оставаться. Школы охранять, мечеть охранять. Не пускать душман.

— Ладно, иди в кишлак, работай. А если что, ты знаешь, я подскочу.

— Ты очень хорошо скачешь! Длинные ноги! — засмеялся Надир. — Очень длинные ноги!

— Они раньше были не длинные. Были нормальные, — вторил смехом майор. — На Саланг приехал, стали длинные!

— На Саланг у всех длинные ноги. Такое место!

Они раскланивались, пожимали друг другу руки. При рукопожатии их автоматы столкнулись и слабо звякнули. «Джип», одолевая подъем, выбрасывая дым и треск из глушителя, ушел вверх по трассе. Майор, провожая его, подумал: здесь, с этих афганских гор, наблюдают за ним не только глаза врагов, но и глаза друзей. В кишлаках, охваченных борьбой, среди дувалов, исстрелянных пулями, есть люди, которые придут к нему в трудную минуту на помощь. Здесь, на Саланге, со своим батальоном он защищает бетонку, трубопровод, колонны машин. Но также и тропы со стадами коз и овец, и недавно открытую школу с приехавшим из Кабула учителем, и тех двух врачей, что пешком по узким ущельям идут в кишлаки с ношей вакцины. Его БТР, избитый о скалы и кручи, исклеванный душманскими пулями, заслоняет хрупкий дувал, за которым люлька с младенцем, ложе со стариком.