Игорь Ефимов - Беглец

В романе есть и важные отступления от автобиографической канвы. Дело представлено так, будто жена Кэтрин сама — из прихоти — пригласила Мариту пожить с ними в одном отеле, сама подталкивала ее и мужа друг к другу. Она доходит до того, что изменяет мужу с Маритой. Но не делает из этого тайны, а говорит, что да, любит их обоих. Муж тоже должен признать, что влюблен в обеих женщин, но он хотя бы полон чувства вины, считает это ненормальным. Образ жены постепенно чернеет. При Марите она начинает издеваться над мужем-писателем за то, что он постоянно перечитывает вырезки из газет с хвалебными статьями о нем. «Их сотни, и он постоянно таскает их с собой. Это хуже, чем носить порнографические открытки. Он изменяет мне с этими вырезками. Наверное, тут же, в мусорную корзину».

Чтобы окончательно опустить образ жены, прокурор Хемингуэй извлекает историю, случившуюся в начале его супружества с Хедли. Она ехала к нему из Парижа в Швейцарию и везла чемодан с его рукописями, которые в то время еще не были опубликованы. Он просил ее привезти ту, над которой собирался работать, но она, в порыве чрезмерной обязательности, упаковала в отдельный чемодан весь его архив до последнего листочка. И на вокзале этот чемодан украли. От ужаса случившегося Хедли лишилась речи. Когда Хемингуэй встретил ее на перроне, она могла только рыдать и умолять о прощении. Реальный Хемингуэй мужественно принял удар и, как мог, успокаивал жену. Но в романе «Сады Эдема» история повернута по-другому: жена Кэтрин намеренно сжигает все рукописи мужа-писателя. Естественно, после такого его уход к Марите получает моральное оправдание.

То, что роман не был опубликован при жизни Хемингуэя, дает мне право утверждать, что сбежать из ГУЛАГа ему так и не удалось. Каждая новая влюбленность рождала в нем чувство вины, он начинал строить пирамиду обвинений в адрес очередной жены, а последнюю, многострадальную и безответную Мэри Уэлш, просто избивал так, что она несколько раз оказывалась в больнице. Но никогда не жаловалась, объясняла все травмы случайными падениями. Может быть, она догадывалась или предчувствовала, что если ее муж подобреет, ему станет не о чем писать?

ЛИСТОВКА

От овладения огнем до умения строить каменные печи у людей ушло сто тысяч лет. Неужели столько же должно уйти на открытие разницы между спасительным теплом любви и манящим пожаром влюбленности?

Ты просишь продолжить рассказ о «парижанке». Да, они начали встречаться. Его расписание на телестудии было причудливым, поэтому он мог засиживаться у нее допоздна, имея благовидное объяснение для жены. Они сговаривались о времени его приезда по телефону, но ведь могли неожиданно нагрянуть родственники или друзья. На этот случай у них был тайный знак: если штора в ее окне на шестом этаже была задернута, это означало, что в квартире кто-то чужой, ненужный. Хочешь верь, хочешь нет, но первый месяц они только сидели на диване, держась за руки, вслушиваясь в то неведомое и необъяснимое, что сладко плавилось у них под сердцем. В этом деле у них были хорошие помощники: Моцарт, Телеман, Шопен, Альбинони, Мендельсон. Однажды она выпустила его руку и ушла в соседнюю спальню проведать спавшего там шестилетнего сына. Он сменил пластинку, поставил шубертовскую Фантазию эф-минор, опус 103. Под эту музыку она и вернулась. Совсем, совсем нагая. Она была ослепительна. Он никогда в жизни не испытывал такого счастья. Но предвидел, что повторить его невозможно, как невозможно сочинить второй раз опус 103.

У тебя могла возникнуть нелепая надежда, что в церемонии эпистолярного стриптиза я соглашусь пропустить — перепрыгнуть через — пояс для подвязок. На самом деле это бесценное создание цивилизации будет сохранять свое волнующее колдовство еще сотни лет. Ибо оно только притворяется прагматиком, нацеленным исключительно на удерживание чулок от сползания. На самом деле его причудливые вырезы, его шелковая шнуровка с просветами, его уверенный и плотоядный охват крутых бедер были уже тысячи и миллионы раз использованы и восславленны создателями порнографических открыток с первых же лет изобретения фотоаппарата. Когда же — о, когда! — доведется мне увидеть, как твои пальцы прикоснутся к пряжкам и подвязкам и начнут расстегивать их одну за другой?

Страстью опаленный, в мечтах плывущий, ночь взором пронзающий Леандр Артурович К.

Ну вот, ты доигрался — добился своего! Теперь и я невольно ко всякой ерундо-вине в своем белье начинаю относиться как к объекту чьего-то религиозного поклонения, как к тотему непристойного культа. Надевая лифчик перед зеркалом, вижу его твоим воспаленным взором и сама превращаюсь в форменную фетишистку.

Другая западня, подстроенная тобой: во всем прочитанном, увиденном, услышанном я подсознательно ищу темы, которые могли бы увлечь тебя, пересказываю их тебе и тем самым лью воду на мельницу твоей пропаганды. Вот тебе очередная история из этого разряда, рассказанная мне Генрихом.

Несмотря на свою фамилию, врет он крайне редко. Наоборот, пытается завлекать и обольщать предельной искренностью. Превращает меня в бесплатного психотерапевта. А я поддаюсь из смеси любопытства и сострадания. Замысловатый лабиринт его семейно-любовных отношений выглядит примерно так.

У него есть постоянная возлюбленная по имени Терри. Они встречаются примерно раз в неделю, но он не любит, когда она остается на всю ночь. Если это случается, он просит ее уезжать рано утром под предлогом, что бывшая жена должна завезти ему на весь день их двоих детей. Терри сердится, говорит, что детей ему почему-то привозят все раньше и раньше. Провести ночь в ее квартире он тоже отказывается: вдруг, мол, с детьми что-то случится, и он не сможет вовремя прийти им на помощь.

Конечно, Генрих не рассказывает Терри, что после развода у него возродились нежные отношения с бывшей женой. Во время их супружеской жизни жена была абсолютно равнодушна к плотским забавам, уступала ему из чувства долга. Теперь же их тайные встречи окрашены такой пылкостью, какой он не достигает даже с Терри. Ему приходится прилагать массу усилий и изворотливости, чтобы эти две женщины не узнали о том, что он связан с обеими. В твоей терминологии, они послушные узницы ГУЛАГа и не потерпят таких вопиющих отступлений от правил.

Генрих пытался консультироваться со шринками. Они вынесли ему научный диагноз: «коммитофобия». Так они клеймят мужчин, которые правдами и неправдами избегают брать на себя твердые обязательства в отношениях с женщинами — обещать commitment. В сумасшедший дом за это еще не сажают, но в бракоразводных процессах термин используют довольно широко. Никакой судья не вынесет решения отдать детей диагнозированному «коммитофобу».