Лев Трутнев - Живи и радуйся

Подбодрил дед, называется, поставил мне в сознание вешку осторожности.

– А ты-то как в конюхах оказался? – кинул он взгляд на Пашу.

– Разуваев попросил гонять коней в ночное, до осени. Хотя я дальше учиться и не буду – восьмилетки хватит.

– В какое-то училище метишь? – полюбопытствовал дед.

– Хотел бы, да мать одну не брошу. Пойду в помощники к Демину, плотничать.

– И то не плохо… – Дед еще что-то говорил, но мы уже рванули за ограду и слов его не расслышали.

Разгульная заря затянула полнеба, кинув тонкую вязь позолоты на верхушки деревьев и маковки высоких трав. Затемнели леса в поволоке наплывающих из-за горизонта отсветов. Поплыли в охват сумрака деревенские дворы. Пахнуло прохладой…

Широкий загон для лошадей забелел свежими пряслами на краю скотного двора. К нему мы и подбежали, гася тугое дыхание.

У пригона нас ждал Антоха.

– Долго чаи гоняете, – высказал он недовольство и, поздоровавшись, перепрыгнул через прясло к лошадям.

– У него теперь свой конь, – пояснил его спешку Паша, – вон тот, с неостриженной гривой. Антоха на нем без уздечки гоняет, а тебя я посажу на кобылу и уздечку дам, пошли.

С душевным трепетом подходил я к лошади, и, взявшись за поводок уздечки, оглянулся на Пашу.

– Не бойся, – понял он моё замешательство, – она спокойная. Давай подсажу, если сам не сядешь.

Но я промолчал, прикидывая высоту лошади.

Кобыла косила на меня спокойный взгляд, и я, погладив её по шее, с прыжка вскочил на спину. Заходила она подо мной, перебирая ногами. И сердце зашлось от озноба.

– Я сейчас пригон открою – лошади рванут, держись! – крикнул Паша и, распахнув ворота, вскочил на своего коня.

Моя лошадь, увлекаемая общим беговым порывом, с ходу пошла в крупную рысь, и я едва не слетел с её широкой спины. Только поводья да сильные ноги в крепком охвате удержали меня на кобыле. В лицо тугой струёй хлестанул ветер, вздыбил рубаху, мягко затрепетал между ней и телом; стекая за поясницу, под штаны, когда меня подбрасывало над лошадиной спиной, и выплескивался из-под рубахи в момент осаживания назад.

Страх тиснул сердце, нагнетая одну и ту же мысль: не упасть бы! Не упасть! При таком разгоне, да под копытами – хана! Но я даже не старался сдерживать лошадь, понимая, что это еще опаснее: ослабишь в какой-то момент повод, и она, догоняя убежавших вперед коней, рванет еще быстрее, а тогда вероятность падения на землю будет еще вероятнее. И странно, именно этот сжимающий тело страх заставил меня приноровиться к лошадиной скачке, и мало-помалу я поймал её ритм, и новая волна чувств смела тяжкое оцепенение, и уже не страх, а восторг быстрого движения начал охватывать меня. Никогда еще я не несся над землей с такой скоростью и таким пронзительным вдохновением – казалось, что вовсе не лошадь несет меня в поток вечернего покоя, а я сам, легкой пушинкой, лечу в даль дальнюю. И это ощущение полета подняло в душе все отметающий азарт эйфории. Я не чувствовал ни мягкого удара о спину лошади, ни тугого напряжения рук. Душа играла в качели: то взлетая в мягком стремлении к осветленному окоему, то падая в жутком обрыве…

Две свободных лошади неслись впереди, почти вровень с ними скакал Антоха, за ним – Паша, я – последним. Лишь позже я понял, насколько умна моя кобыла. Она как бы понимала, что седок на ней неопытный, и не торопилась нестись вперед, но и старалась далеко не отставать, чтобы не потеряться, – после, в страду, я на ней, вперегонки, обставлял многих.

А лошади текли к лесу, в сумрачные луга. Топот копыт гасил все звуки, разрывая пугливую тишину. И казалось, что именно от этого испуга так по шальному бьется в лицо и в грудь тугой воздух, словно стараясь сбросить меня с лошади.

Остановились мы у широкого разворота некошеного поля, в пятнах клеверной россыпи, лоскутных наплывах пырея и ржанцов с дудками дягиля и пижмы, с ветвистой кровохлебкой в бордовых шишках…

Пока я, по наказу Паши, сняв с зубов кобылы удила и коротко завязав повод уздечки над гривой, отпустил её к остальным лошадям, Паша спутал своего коня и махнул мне рукой, подзывая. Антоха где-то замешкался – не видно его было и не слышно.

– Пошли вон под березку, костерок разведем и поговорим, – сказал Паша. – Там у нас старое кострище.

– А ты зачем своего коня спутал? – поинтересовался я.

– Он вожак, отпусти – обязательно куда-нибудь уведет лошадей, и скорее всего в овсы. Потравим – не рассчитаться. А так он далеко не ускачет, да и пытаться не будет – умный конь. А если вдруг другие лошади куда-нибудь наладятся, мне недолго скинуть с него путы и завернуть их.

– Антоха на что?

– Так, кто быстрее успеет. Ты пока не рвись гонять лошадей. Наладишь езду – тогда и пробуй…

Прохладой потянуло от ближних кустов, какая-то птичка подала голос, провожая ушедший день. В деревне взлаивали собаки.

Паша быстро разжег мелкие ветки, и мы начали с ним ломать сушняк. Подошел и Антоха. И скоро наш костер бросал трепетные отсветы на траву и деревья.

– Не нравиться мне, как мой мерин похрапывал и к кустам воротил морду, – присев на траву, проговорил Антоха. – Не волки ли там затаились?

– Да ну, – отмахнулся Паша, – про них уж года два ничего не слышно. Бригады охотников всех повыбили.

– Алапник вон какой, – гнул свое Антоха, – где их всех вычешешь.

– Если какой один и остался, так он лошадь не возьмет. Тем более в табуне…

И потек у нас разговор о том, о сем, о грядущем.

– Ван Ваныч говорил, что американцы грозят нам атомной бомбой, – решил и я сказать своё слово.

– Гитлер тоже грозил, да где он теперь? – отозвался Паша.

– Они вон на Японию две штуки скинули, – как бы поддержал меня Антоха, – народу положили не счесть.

– На нас не посмеют, – заверил Паша. – Эта бомба и у нас есть, не беспокойтесь…

Пофыркивали пасущиеся на лугу лошади, бил где-то поздний перепел и жалобно постанывал сычик.

– А знаете, – перевел вдруг разговор на другую тему Антоха, – у Лизки Клочковой уже титьки в руку не возьмешь.

– Ты щупал, что ли? – Паша глянул настороженно.

– Я у многих щупал, – похвастался Антоха.

– У других щупай, а Лизку не тронь! – как застолбил Паша. – Она мне нравится.

– Так она вон к Стрельцу льнет, – заявил Антоха в растерянности.

– С чего ты вял?! – вскинулся я. – Это Мих Мих ко мне за парту её усадил. Только и всего.

Паша усмехнулся.

– Уж с Ленькой-то мы как-нибудь без сопливых разберемся, а ты сам к ней не лезь и другим накажи, не то в бараний рог согну.

– Все еще на воде вилами писано, – не одобрил я раздора между друзьями, – а вы уже готовы за грудки друг друга хватать. Время покажет, кто и что.

– Голова! – Паша взлохматил мне волосы. – Так и запишем, а теперь вон дуйте вдвоём к копне сена и спите. Я здесь один покараулю, если что – разбужу.