Лев Трутнев - Живи и радуйся

Спать и в самом деле хотелось, и я промолчал, но Антоха возразил:

– Чего один-то? Я тоже могу подежурить.

– За коней отвечаю я, а не ты. И если меня потянет в дрему – подменимся. Все, я пойду лошадей глядеть.

– Где эта копна? – спросил я у Антохи.

– Вон там – за дальнем заворотом, у болотца…

Натекали тонкие запахи луговых трав, увядающих цветов, нагретых березовых листьев и сена. Легкая пелена тумана наплывала из чащобы. Густо толкались комарики-звонцы, лепясь на лицо и руки.

– Уснешь тут, – отмахиваясь от них, недовольствовал Антоха, – у костра хоть этих кровососов нет, а на копне заедят.

– Ничего, – я ободряюще похлопал ему по спине, – зароемся поглубже в сено – ни один комар не достанет…

Так мы и сделали. Антоха залег с одной стороны копны, я – с другой.

Поговорив немного, мы заснули…

В таком возрасте, да на свежем воздухе, спится без сновидений, но на рассвете меня пробрало сыростью. Плотный туман, который я разглядел сквозь просветы редкого сена, стелился над луговиной и проникал под моё «одеяло». Еще не до конца освободившись от сна, я вдруг почувствовал на лице чье-то дыхание и одеревенел от испуга – прямо перед собой я увидел длинную морду с бородой, а над ней – рога! «Лошадь?! Но откуда рога?.. Нечесть!» Я даже зажмурился на миг, чтобы проверить реальность увиденного. А рогатая морда подтянулась ко мне поближе – ну в метре! Видно стало, как широкие ноздри раздуваются и опадают. «Нюхает! – мелькнула жуткая мысль. – Сейчас прижмет и конец!» Ни шевельнуться, ни вскрикнуть я не мог – так свело тело от жути. А «морда» вдруг качнулась в сторону, издав глубокий вздох, и я, скосив глаза, разглядел сквозь сено темную тушу лося. Мурашки побежали по захолодевшей спине, но я шевельнулся, окончательно сбрасывая обморочную оторопь, и лось, разглядевший меня, отпрыгнул от копны к болотцу. Почти сразу же, широко расставив передние ноги, он стал шумно пить воду.

Я лежал, боясь приподняться: вдруг наскочит! Повернув голову к Антохе, глубоко зарывшемуся в сено, я заметил, что он еще спит. Тихонько толкнул его под бок – бесполезно.

А лось, напившись, оглянулся на копну и неторопливо исчез в ближних тальниках.

Растолкав Антоху, я рассказал ему про лося.

– Ври, да не завирайся, – не поверил он. – Не может лось так близко подойти к людям.

– Я что, слепой? Или ненормальный? – обиделся я. – Иди вон, погляди след.

И точно: возле копны четко были видны ямки от вдавленных в землю копыт.

– Не лось это, – почему-то прошептал Антоха, – не лось. Не зря вчера мой конь на кусты зырил. Идем скорее отсюда! – Он заторопился от копны, разгоняя туман. Я – за ним.

От костра остались одни угли. Паша спал, согнувшись. Недалеко, сгрудившись у опушки леса, стояли лошади.

Послушав Антоху, Паша рассмеялся:

– Лось здесь живет – я его в первый день, как пригнал лошадей, видел. Он, скорее всего, учуял запахи от копны – в сырость-то они слабые, и решил убедиться, от кого они. А тут вы…

«А ведь мог и рогами махнуть, чтоб тогда со мною было?» – От этих мыслей я даже поежился.

В деревню мы уже не скакали галопом – лошади шли легкой пробежкою, с неохотой. Кого-то из них работа ждала, а кого-то – пригон, и то и другое не то что воля в ночном.

Кто в детстве не брал грибов, не собирал ягод? А в наши не сытые годы и то и другое было обязательным.

В один из пасмурных дней я, взяв корзину, отправился в лес. Все грибные места в округе двух-трех километров от деревни мне были доподлинно известны. Каждый отъем леса, каждый колок, каждую поляну между ними, очертания опушек и луговин я помнил, и даже, как говорится, с закрытыми глазами мог найти дорогу домой из любого места.

Особенно я любил один обширный лес с многочисленными полянами, с березами и осинником, с зарослями ивняков и смородины, с чистыми прогалинами и травой-муравой по опушкам, в которой любили таиться настоящие грузди, всегда влажные, с росинками в чашечке шляпок, кисейной бахромой по их краям, с терпким грибным запахом. Брать эти чуть-чуть скользкие грибы с туго завернутой в зонт шляпкой, отдающей легкой желтизной, твердые в своей свежести, не больше деревянной ложки, одно удовольствие. А есть их зимой, посоленных в кадке с листьями хрена и укропом, – еще большее!

В тот день груздей не было, и я увлекся боровиками, хотя и не особо густо их наросло, но азарт горел – покрутился я по обширному лесу, а когда вышел на какую-то опушку и распрямился, то не узнал местности. Вокруг распахивалось сосем мне не знакомое, довольно обширное пространство, окруженное густыми, окудрявленными тальником лесами. Где, что? Небо серое, безветрие. Тишина. Все еще не веря самому себе, я развернулся и по прямой пересек лес. И на другой его стороне было то же самое: широкие поля и леса, леса… Я будто очутился в ином краю, где-то в более северной местности, поскольку в нашей округе таких плотных лесов не было. Меня охватила оторопь: не сон ли это? Тот лесной массив, в котором я собирал грибы, называемый у нас Казачьим отрубом, нигде по своему окоему не имел таких пространств, окруженных густыми лесами.

Ничего не понимая, я стал метаться по уже незнакомому лесу от одной опушки к другой, отчаявшись, испугавшись непонятного состояния, ввергшего меня в полное забытьё. Но ничего знакомого не увидел: меня будто перенесло в иную местность, иное измерение. С четверть часа крутил мою душу жгучий озноб. Как вдруг, на одной из полян, почти охваченный полубредом, я увидел пространство, разделенное незримой чертой надвое, а в нем, как в кривом зеркале, – знакомую березу, и ринулся к ней, едва ли не теряя сознание. Перед глазами будто все перевернулось, и я очутился на краю знакомой опушки.

Медленно, медленно скатывалось с меня глубокое оцепенение, захватившее не только душу, но и тело. Даже ноги ослабли, и пришлось присесть на обомшелый пень, на котором я не раз отдыхал, собирая грибы.

Анализируя после свои метания, я так и не пришел к чему-то единому. То ли долгие поиски грибов в наклоне и без особой оглядки привели меня к сиюминутной потери ориентиров и все привиделось в подсознательном страхе; то ли в действительности я каким-то образом очутился в иной местности и, поблуждав, нашел оттуда выход – неизвестно. Но с тех пор я в тот лес не ходил, хотя иной раз и тянуло отыскать знаковую березу: вдруг вблизи неё и скрывается какой-то вход в иное пространство? Любопытно, но слишком велико было то убивающее волю состояние и испытать его еще раз я не рискнул.

Лето шагнуло в свой последний месяц. Над озерными плесами стали мотаться одинокие стайки вылинявших диких уток и чем дальше, тем объемнее и гуще текли они из-за камышовых зарослей. Взяв у Степина полсотни патронов в долг, я засобирался на глухие плесы в средине озера.