Сергей Носов - Закрытие темы [сборник]

Праздничная речь начальника колонны. Выполнение и перевыполнение. Приказ о премировании. Оживление в зале. В пятом ряду Краснощёков. Он готовится. Он повторяет. Волнуется Краснощёков. Он в иных уже эмпиреях. Он – там. Не здесь.

– Товарищи, за досрочное выполнение плана и в связи с двадцатипятилетием нашего ПМК Валерий Антонович Злобин награждается скромным подарком.

Оркестр играет туш. Валерий Антонович подходит к столику возле сцены, и Ольга Тимофеевна, завклубом, вручает ему электрочайник.

– За выполнение тоже плана и тоже в связи с двадцатипятилетием ПМК награждается Алексей Вениаминович Воронов, тоже скромным подарком…

– Ну не волнуйтесь же вы, – говорит Стас Клементьев (Владимирович) бледному как смерть Краснощёкову (он рядом сидит, он обещал написать Колёсику заметку о торжественном заседании). – Ну да что вы так, Николай Кондратьевич, расслабьтесь.

– Да, да, – говорит Краснощёков.

А у самого бледные губы. Шевелятся. Он повторяет стихи.

Когда всех наградили, народ зашумел, стали все подниматься, иные уже направились к выходу.

– Подождите! – закричал начальник колонны. – Постойте, товарищи, не всё ещё! – Он захлопал над головой в ладоши. – Ещё не всё кончено. Сейчас перед вами выступит наш гость, у нас в гостях Краснощёков… это Николай… Николай Кондратьевич Краснощёков… он поэт и будет читать свои стихи!

Николай Кондратьевич с необыкновенной лёгкостью взбежал на сцену. Правда, тут же замешкался, не мог выбрать место, – и так получалось, и этак спиной к президиуму. Председатель вытянул руку в сторону зала: «Туда читайте, народу…» – и Краснощёков, подождав, когда все успокоятся, рассядутся по местам, громко и с выражением прочитал басню.

Он работает на контрастах, Николай Кондратьевич. Таков стиль Краснощёкова. Сначала он басни читает, шутейные стихи, прибаутки всякие, всякое необязательное, нехарактерное для его трагического мироощущения, а когда расслабится публика, тут держись – выдаёт философическую лирику Краснощёков и поэтическую публицистику. («Вы думали, я буду смешить вас, вы посмеяться пришли? Вот вам смешочки!..»)

– Шуточное! – произнёс Краснощёков. – Написанное в парикмахерской. – Он отступил назад на шаг, помолчал. – Шуточное. До чего же мне обидно за людей другого склада. Всё у них не так, как надо, – у обратно-яйцевидных. Голова моя, как видно, безупречно яйцевидна. А у тех, кого обратно-яйцевидная – квадратна!

Он взмахнул рукой, будто кульбит выполнил. В зале захлопали. Повелительным жестом Краснощёков оборвал аплодисменты. Он приступал к основной части – к серьёзной.

– Блудные дети.

Раздался смех.

– Блудные дети, – повторил Краснощёков, словно укоряя смеющихся, и стал читать густым голосом: – Дорога-путь… Судьба… Весы… Добро и зло… Любовь и блуд… Куда-то путники идут. Ты – блудный сын. Из городов и чащ лесных (пауза) и из (долгая пауза) расщелин – выходят блудные сыны и (пауза) дщери. Отцам как будто снятся сны, выходят блудные сыны и дщери.

Длинное стихотворение, почти поэма. Блудные дети – сын и дочь – ходят по свету в числе других блудных детей, покинувших своих родителей. Когда-нибудь они одумаются, но будет поздно. Проникновенно звучали последние строки:

– Им! – объявил Краснощёков. Он переходил к политической сатире. – На банкетах потоки риторики, болтовня и фонтаны игристого. Шаг за шагом, как в крестики-нолики: снова крестик – и снова убийство! Пресса пишет, что смертность от рака неуклонно растёт в проценте, только пресса забыла о Сакко, только пресса не помнит Ванцетти…

И тут он повернулся лицом к президиуму.

– Электрический стул – гуманно? – строго спросил Краснощёков. – Вероятно, как бомба нейтронная. Это странно. Больше, чем странно, – лицемерие беспардонное.

И снова в зал:

– Напишите себе партитуры всяких гимнов в тонах патетических демократии и гарнитуру ваших стульев, причём электрических!

И, не дав опомниться аудитории, возбуждённый Краснощёков продолжил:

– Сонет. Я видел сон, как будто видел явь. В тиши идиллий грезилось блаженство и женских рук такое совершенство… Но всё не так! Пожалуйста, оставь!.. Я видел сон. Я видел не во сне! Кричал в плену ужасного кошмара. Шагала смерть из огненного шара, сжигая всё, как птицу в тростнике. Давно звучит кощунственная муть, что нас, людей, не меньше инфузорий. Но вот смогло пылающее море одной волной полмира захлестнуть. Я – человек. Не дай мне Бог уснуть. Во сне я часто забываю горе!

Краснощёкое поклонился, сказал: «Спасибо». Члены президиума, а за ними и все остальные, стоя приветствовали поэта.

– Товарищи! – сказал председатель. – Разрешите поблагодарить от вашего имени нашего друга Николая Кондратьевича, который так хорошо выступил. Николай Кондратьевич не только поэт, но ещё и автор многих статей в нашей газете. Когда-то он сильно критиковал наше ПМК и меня даже лично… вот… критиковал… и правильно, товарищи, делал, а теперь вот он выступает вот на нашем празднике, и мы ему все аплодируем… Но это ещё не всё. Через неделю ему исполнится шестьдесят лет (а не семьдесят лет? Не семьдесят ли пять? – это я сейчас исправляю – в пику Клементьеву, а то хитёр брат, чужим возрастом прикрываться…), поэтому у нас, – продолжал начальник ПМК, – сегодня двойной юбилей, двадцать пять лет нашему ПМК и восемьдесят лет Николаю Кондратьевичу, давайте же поздравим Николая Кондратьевича, пожелаем крепкого здоровья и творческих ему больших успехов, и чтобы чаще печатались его стихи на страницах нашей газеты и не только, скажу, газеты, а и журналов! А также пригласим Николая Кондратьевича на скромный ужин, который…

О да, это был звёздный час Краснощёкова.

Его поздравляли, пожимали ему руку, благодарили сердечно, спрашивали, когда он издаст книгу. В руках Краснощёкова появился носовой платок. «Я счастлив, – говорил Краснощёков, – я просто счастлив».

Я подошёл (рассказывает Стас Владимирович) к Николаю Кондратьевичу.

– Вы слышали, как меня слушали? Слышали?

– Я рад за вас, Николай Кондратьевич. (И я действительно был рад, честное слово, я не лукавил, говорит Клементьев.)

– Пожалуйста, напишите всю правду, всё как было.

Работники профкома повели под руки Краснощёкова, но Николай Кондратьевич остановился вдруг, закричал мне, обернувшись:

– Ах, Стас! Я совсем забыл! Я ж тебя видел, ты висишь, я сказать хотел, да забыл, ты будешь смеяться, тебя повесили…

– Что? Что? Не понимаю (было шумно).

– Повесили. Потом расскажу, потом… Всю правду, пожалуйста, всю правду…

Но тут его, наконец, вывели и посадили в администраторский автобус, и отвезли в ресторан «Буревестник» вместе с другими. А я подумал, грешным делом, уж не тронулся ли умом Николай Кондратьевич?