Борис Ольхин - Осенние жаворонки

— Не виноват он, Шурка-то! — крикнул ему в поддержку кто-то из дружков.

— Тут кого хошь коснись, нервы не выдержат!

— Может, попугать хотел, и заело!..

— Нет, просто уж так сошлось, — отмежевался от сочувствующих Ноговицын. — Рулевое отказало.

— А почему по деревне ехал?

Ноговицын ответил, что проверить трактор после ремонта хотел, и пообедать, дескать, заодно. Ну, тут его взяли в оборот и из зала.

— Это что за мода пошла: ногами дойти — шаг ступить, а все на машинах!

— Да по деревне! Да чтобы с треском!

— Они скоро в отхожее место на машине будут ездить!..

Хохот прокатился по залу, шум усилился.

Не нравилось Осипу Марковичу, как идет разбирательство. Выходить на сцену, выступать как положено никто не желал. Высказывались с мест, и слышалось такое, что никак не относилось к делу, — о том, чтобы выделять машину в город по выходным, обиды разные вспоминали. Зацепили и Еськина: «Почему молчит? Все ясно, что ли?»

— Хорошо, я скажу. Я отсюда, в виде справки, — раздался голос Ефима, и сам он поднялся в ряду. — Я скажу: цыплят по осени считают. Это к тому, что о механизаторах говорить самое время — осень. Хлеб убран, обмолочен? В сжатые сроки? Убран и обмолочен. Зябь поднята? Успешно. Работали механизаторы на совесть? Кто против? Нету! Все ясно? То-то. Материальная часть у нас в хорошем состоянии. Вышел грех у Ноговицына, так и на старуху бывает проруха…

В зале засмеялись.

— А дисциплина? Машины по левой гоняли?!

— Я к тому об этом, — будто не воспринимая реплик, говорил Еськин, — что Ноговицын механизатор исправный, и заслуживает полного снисхождения. Прошу учесть.

— Что вы его слушаете? У них круговая порука!

— Керосину бочку загнали?!

— Культиватор на опушке бросил кто?!

— Это вопросы провокационные и к существу дела не относятся, — сказал Еськин с достоинством и сел.

Шум усиливался.

— Пускай председатель!..

— Ему что, ему бы план! А на людей плевать!

— Тише! По порядку давайте. Кому слово?

В зале переговаривались, пересаживались. Кто надумывал курить, пробирались к выходу, в задние ряды, и оттуда едко наносило табачным дымком. Осипу Марковичу тоже захотелось пройти в задний ряд, покурить вволю… «Развели канитель», — подумал с неудовольствием он.

И встал, обернулся к залу.

Сделалось тише.

Он выдержал паузу, потом заговорил:

— У нас сегодня впервые заседает наш товарищеский суд. Это может стать важной формой борьбы с нашими нарушителями. — Он помолчал, тускло глядя в зал, и продолжал — Ноговицын совершил серьезный проступок. Надо наказать его примерно. И чтобы ремонт крыльца Осиповой за его счет. Вот такое пусть суд примет действенное и справедливое решение. Насчет машины в город — обсудим вопрос на правлении. Тут раздавались голоса в мой адрес. Что я могу сказать? С теми, кто нарушает дисциплину и халатен в работе, я уважительно говорить не могу. А фальшивить не умею…

И сел на свое место, нахмуренно стал смотреть перед собой.

Суд удалился на совещание.

После кратковременного перерыва Вера Ивановна зачитала решение: «Трактористу колхоза «Верный путь» Ноговицыну А. А. возместить нанесенный Осиповой Д. С. ущерб и за его счет отремонтировать крыльцо. За хулиганские действия на тракторе объявить Ноговицыну А. А. общественное порицание». Особенно веско у нее прозвучали слова об общественном порицании.

Когда клуб опустел после суда, Осип Маркович подошел к Кротовой.

— Кино надо было показать, Вера Ивановна.

— Кино завтра будет, — сказала она.

Возле них некоторое время крутился Ефим Еськин, пытался заговорить с Басковым, но Осип Маркович столь усердно избегал его взгляда и все переходил с места на место, что Еськин смирился и ушел. Басков постоял у двери в нерешительности, держа руки в карманах плаща и оглядываясь с таким видом, точно ему недоставало чего-то привычного, необходимого. От высоко подвешенных лампочек свет в зале был неровный, рассеянный; облезлые стены, ряды потресканных стульев, сдвинутые со своих мест, — все тут выступало молчаливым укором ему.

— Вот что, Вера Ивановна, — сказал он, хмурясь. — К отчетно-выборному собранию подготовь содоклад. По вопросам культурно-массовой работы. Сколько фильмов прокручено, какой книжный фонд. Лекции какие были, о самодеятельности.

— Хорошо, Осип Маркович, — сказала она.

— И составь заявку к очередному правлению: чтобы сделать ремонт в клубе и какие музыкальные инструменты купить. Грампластинки тоже. Радиоаппаратуру.

— Вы считаете, утвердят такую заявку?

— Думаю, утвердят. А как же!

Она сняла очки и, щурясь, склонила голову набок, словно пробовала заглянуть не просто под фуражку, а в самые его мысли.

Последняя встреча с Матвеем, разговор с бабушкой-попутчицей многое перевернули в душе Веры Ивановны. У нее по-новому открылись глаза на самое себя: не тем живет, пустопорожними мечтаниями тешится. Ну что она Матвею? Не зря сдавалось при последней встрече — нежеланная она ему, не в радость. А время — неумолимое время! — летит. И с каждым годом меньше надежды на семью, на близкого человека… которому бы в минуту грусти и печали приклонить голову на плечо.

— Что же, это было бы хорошо, — сказала она. И, улыбнувшись, переменила разговор: — Слышала, вы на охоту ходили? Как успехи?

— Ничего. Одну ворону стрельнул, и ту мимо, — шутливо похвалился он, прикидывая про себя, знает она или нет, как он в болотину вляпался.

Все-таки, видать, не знала она про его приключение, потому что снова заговорила о другом — напомнила о той встрече по весне. И пожалела вслух, что не выбрала времени наведаться к тому гнезду жаворонков: интересно, вывелись ли у них птенцы.

— Вывелись — двое, — сказал он. — Я проведывал потом.

— Они ведь перелетные? Вот, странно: выросла в деревне, а птичьих распорядков не знаю, — говорила она, словно винясь в чем предосудительном. И надела очки, сделавшись строже лицом и как бы старше.

— Я тоже, летом закрутился. Газеты читать некогда было. Глянешь разве что в сводку, и дальше, — будто извиняя ее и сочувствуя, отозвался он.

И переломилось что-то в нем — на смену обычной грубоватости пришла лирическая настроенность, затуманился взор; застенчиво он стал рассказывать, как летят по весне жаворонки на север, инстинктом и памятью отыскивая родные поля, как разбиваются на пары, ладят гнездо, выводят птенцов. И поют, поют в небе свои незамысловатые песенки… А по осени, с подросшим новым поколением, сбиваются в стаи, готовятся к полету на далекий юг.

— Осенью они не поют?

— Нет. Редко если какой подаст голос. Для пробы.

И они помолчали. Слаженно помолчали, словно одним воспоминанием, о той встрече по весне, охваченные. И паузу прервал Басков: