Алексей Иванов - Географ глобус пропил [авт. ред., изд-во Азбука]

Он сразу стал членом трех тысяч идиотских кружков, ходил на все заседания совета отряда и Совета дружины, малевал убогие стенгазеты и после полдника таскал в столовку, где проводились репетиции самодеятельности, для Марьи ее гитару. Из-за этого я страшно осерчал на Марью. Хрена ли? Я собираюсь важным и интересным делом заняться: ну там смотаться на пристань, чтобы прокатиться на речном трамвайчике, или пойти подглядывать в девчачий туалет, или пробраться за территорию лагеря в заброшенный дом, где, по слухам, в прошлую смену беглые зэки пионера на галстуке повесили, — а эта влюбленная колода бродит за Марьей, как белая горячка за алкоголиком, и никуда со мной не хочет.

Конфликт же между нами и Колесом начался с того, что однажды мы ждали Марью с какого-то собрания и от нечего делать качались на качелях. Тут мимо нас Колесников пылит. Его, видно, старшаки только что надрючили, вот он и решил на нас отыграться. Подруливает и давай куражиться: салабоны, мол, сопляки, шкеты. Сразу, понятно, толпа наросла: ждут, когда махаться начнем. Я-то что, мудрый человек, сижу поплевываю, а Будкин завелся. Поспорил он с Колесом, кто из них на качелях «солнышко» прокрутит. Колесо посчитал, что таким образом он всем покажет, кто Чапай, а кто белогвардейцы, и не знал, дурак, что Будкин в этом деле — великий мастер. Скок они оба на качели и давай болтаться из стороны в сторону. Раскачались уж наполовину, даже больше, только галстуки пионерские трещат. И тут у Колеса попа играть начала. Он решил сделать вид, что сорвался, а на самом деле — спрыгнуть. Ну и стартовал. А надо пояснить, что в нашу столовку с пристани все продукты физрук возил на лошади, и весь день эта сучья кобыла беспризорная шлялась по лагерю и гадила повсюду. И вот летел Колесо по небу, летел, планировал к земле, да и завяз в куче навоза. Лежит в нем пластом и дымится, как сбитый «мессершмит».

У нас у всех со смеху чуть пупы не развязались. Будкин с качелей рухнул. Марья тут на крыльцо вышла и еле-еле не родила. Колесников подымается весь зеленый и плачет от злости. Марья его двумя пальцами за плечо взяла, нос зажала и повела через весь лагерь в баню — а сама ржет, загибается.

После этого Колесо на Марью и озлобилось. Как-то раз понес Будкин гитару Марье на репетицию. Тут Колесо навстречу вихрем. Хвать гитару из рук у Будкина — и драпу. Будкин за ним — да разве догонишь? Примчался Колесников с гитарой в конюшню и какой-то щепкой напихал гитаре внутрь целую гору навоза. А потом кинул Будкину: возвращайте, мол, владелице музыкальный инструмент. Теперь уж Будкин заревел от обиды. Ушел на Каму и два часа полоскал там балалайку, потом сушил.

Я вечером мотался в столовку — компот выпрашивать. Ковыляю обратно, полный компота, ландшафтом любуюсь и вдруг вижу — посреди этого ландшафта Будкин с Колесниковым дерутся, как Сталин с Гитлером. Точнее, Колесо просто окучивает Будкина. Ну, с компота я могучий стал, ворвался. Обоих нас Колесу уже не заквасить. Отскочил он подальше, стал от ярости шишки метать. Я смотрю: у Будкина на лбу рог, у Колеса почему-то пуговицы на ширинке выдраны. Колесо видит: нам его шишки как японцам — гуманитарная помощь; стал он тогда обзываться. Тут-то случайно и попал в уязвимое место. «Будкин-Дудкин, — кричит, — Марьин жених!» Будкин сразу кулаки сжал и на него двинулся, как фаланга Македонского. Я сзади на нем висю, торможу, в землю, как плуг, углубляюсь. Колесо мерзкое смекнуло, что сейчас ему уж точно все спицы вышибут — а зато потом можно будет вволюшку в душу поплевать, — быстрехонько развернулось и укатилось прочь вместе со своей ширинкой.

Прошло дня два. Сидим мы как-то с Будкиным в палате, в дурака играем. Момент напряженный: Будкин в третий раз остается. Значит, идти ему в палату к девочкам и сообщать свежую новость, что он — чухан. А палата наша на первом этаже была. Тут в окне Колесников и засветился. «Хочешь, — говорит, — Шуткин, Марьин корень, про Марью расскажу что-то? Когда, — говорит, — Марья-то меня в баню водила, после качелей, мылись-то мы вместе. И Марья тоже голая была, ну прямо вся без трусов. И я ее щупал везде и дергал, где хотелося. Слово пацана!»

Будкин от таких известий белый стал, как холодильник, и одеревенел. Я говорю: докажи. Колесо тотчас выхватывает какую-то тряпицу и себе на башку напяливает. Мы глядим — да чтоб нам сдохнуть! — это и вправду трусы Марьины от купальника! «Тогда и снял у нее», — хвалится Колесо. В то время мы с Будкиным в этих делах, разумеется, не смыслили ни бельмеса. Нам и в голову не могло прийти, что подобного быть не может. А тут и доказательства налицо: баня была, трусы вот. Мы с Будкиным молчим. Ну, покривлялось Колесо с трусами на макушке — эффекта ноль. Будкин уже, почитай, на том свете, а я-то Колесу на фиг нужен? Снял Колесо трусы с башки и ушел.

Я говорю Будкину: врет он все, не верь. Будкин ничего не ответил. Остался в третий раз дураком, пошел в палату к девочкам, сказал им, что он — чухан, буднично так сказал, без чувства. Только мы вернулись к себе, опять рожа колесниковская в окно въезжает. «Хочешь, — предлагает, — Уткин, снова на трусы поглядеть? Иди, — говорит, — на площадку, где линейки проводят, я их там на флагшток повесил. Вечером на линейке их весь лагерь увидит».

Двинулись мы туда. Точно. Полощутся трусы под облаками, только серпа и молота на них не хватает. Попробовали мы влезть по шесту и снять их — не получается. Тут и горн на обед трубит. Война, как говорится, войной, а обед по расписанию.

После обеда тихий час. По правде говоря, я про трусы-то и забыл на сытый желудок. Ну и что, что весь лагерь их увидит? Марья же в них рассекала на пляже, весь лагерь их и так видел. Пусть висят, не жалко. Я и вздремнул. Глаза раскупориваю — Будкина нет. И вот что он сделал.

Он пошел к домику дирекции и через форточку влез в комнату физрука, у которого, как у сторожа, имелась одностволка. Пользоваться ружьем Будкин умел: у него отец охотник, дома все стены в оленьих рогах, гости на четвереньках ползают. Взял Будкин ружье, нашел коробку патронов, вылез обратно и пошагал через весь лагерь. Самое интересное, что он не прятался, а никто даже не спросил: почему это пионер Будкин из отряда «Чайка» ходит по территории, как басмач Абдулла? Уж не комсомольца ли Колесникова из отряда «Буревестник» он решил пустить в распыл?

Поднял Будкин Колесо с постельки и под дулом привел на площадку. Колесо от страху со всех сторон описалось и обкакалось и сразу раскололось. Не ходило оно с Марьей ни в какую баню и не пойдет, не просите, а трусы у Марьи просто стырило. Эта корова свое белье постирала и на батарее сушила, а Колесников зашел к ней в комнату, вроде как за книжкой, да и тяпнул.

Тогда Будкин велел Колесу лезть на флагшток и снимать трусы. Колесо и тут раскисло. Трусы повесил некто Сифон из второго отряда — существо нечеловечески ловкое и почти не отличающееся ни умом, ни обликом от примата.