Алексей Иванов - Географ глобус пропил [авт. ред., изд-во Азбука]

«Раз от тебя вообще никакого толка нет, так я тебя пристрелю, потому что ты паскуда», — сказал Колесу Будкин, разломил ружье и вставил патрон. Колесо как увидел это, так с визгом в кусты ломанулся и улетел, словно утюг с десятого этажа.

Будкин же, оставшись один, решил сбить пулей верхушку шеста с трусами. Встал на колено и начал патрон за патроном палить по флагштоку. Тут на канонаду с воем и слетелись вожатые.

Три дня Будкин под стражей просидел, пока его мама с югов педали в обратную сторону крутила. Будкина из лагеря выперли. Хорошо еще, что труп Колесникова не послужил отягчающим обстоятельством.

Надя недоверчиво качала головой и смеялась. Будкин слушал благосклонно, хехекал и пил вино.

— Ты что же, его на самом деле хотел застрелить? — спросила Надя.

— И застрелил бы, — подтвердил Будкин. — Такое состояние было. Только он побежал, а в спину стрелять некрасиво.

Служкин и Будкин, разгоряченные детскими воспоминаниями и вином, затеяли спор.

— Я звал тебя, Витус, когда за ружьем пошел! — оправдывался Будкин. — Только ты спал!..

— Хотел — разбудил бы! — Служкин в негодовании даже стукнул гипсом об пол. — Ты меня всегда кидаешь и накалываешь!

— Когда это я тебя кидал и накалывал?!

— Да всю дорогу! Помнишь, например, мы ходили на рельсы под поездом деньги плющить? Я брал юбилейный рубль, а ты — простой, а потом ты мой взял себе, а свой подсунул мне!

— Так они уже ничем не отличались друг от друга!

— И все равно!.. А когда я сделал стрелы с бомбочками на конце и отдал их тебе на хранение, ты их взял да поменял Насосу на солдатиков-викингов, а мне сказал, что стрелы у тебя отец отнял! Я все знаю, все помню! И моего желтого Чапая ты стырил, а мне подсунул своего с отломанной саблей, — скажешь, не было такого?

— Ну, было, ну и что? Когда на санках за помойную машину цеплялись, ты же раздолбал мои санки в лепешку — я же не пикнул!

— Так я не специально, а ты специально!

— А когда у меня в ванной мы морской бой устроили, кто смухлевал — сделал броненосцы из банок от селедки? Я в них сто брызгалок воды вылил, пока они затонули, и все равно они четыре моих галеры таранили и в комок смяли!

— Не четыре, а три. Я же тебе говорил: ходил я на стройку воровать обрезки линолеума для галер, а меня там сторож чуть не убил! Что я, дома с пола линолеум отдеру, что ли? Вот и сделал броненосцы из банок! Все равно против моих двух броненосцев у тебя было целых восемь штук галер, да еще с пенопластом внутри!

— Не восемь, а семь…

— Тем более! Ты и сам, Будкин, мухлевал дай боже как! Когда мы пластилиновыми крепостями воевали, я солдатиков нормальных слепил, а ты — каких-то дистрофиков, в которых и попасть-то иголкой невозможно было, потому что они сами тоньше иголки!

— Никаких не дистрофиков я налепил, а нормальных! Воин должен быть худощавым! Я тебе не этот, не Фидий, Аполлонов лепить! А ты меня наколол, когда мы батискафы запускали, — ты ведь ночью из него моего таракана выпустил, кому еще-то? И когда макулатуру лямзили фантастику драть, ты себе «Технику — молодежи» и «Вокруг света» забирал, а мне какие-то задрищанские «Юные техники» подсовывал! И книжку «Фарсаны», где роботы друг друга в пустыне колбасят, ты у меня захамил, хотя это кровно моя книжка была, я ее лично зажуливал у двоюродной сеструхи! Не накалывал я тебя, а ты меня всегда!

Надя хохотала, слушая этот спор, и Тата тоже смеялась. Ей было радостно, что мама так довольна, что папа с Будкиным так смешно ругаются.

Вечером, когда Будкин ушел домой, Надя стала мыть посуду, а Служкин уложил Тату в постель и достал книжку Пушкина, чтобы почитать ей сказку. Он выбрал «Спящую красавицу». Надя управилась с посудой, а Служкин все еще читал.

— Закругляйтесь, — велела Надя. — Я спать хочу. Мне свет мешает.

— А ты гаси его, — предложил Служкин. — Я дальше наизусть помню.

— Глупости какие… — пробурчала Надя и погасила свет.

Она легла, а Служкин, сидя на полу возле кроватки, читал дальше.

Королевич Елисей искал свою царевну. Он расспрашивал о ней солнце — солнце не знало. Он расспрашивал месяц — и месяц тоже не знал. Он спросил у ветра.

читал в темноте Служкин, —

Служкин остановился. Тата спала и дышала ровно. Надя закуталась в одеяло, отвернулась к стенке и плакала.

Служкин сел на ее кровать и погладил ее.

— Ну, Наденька, не плачь, — попросил он. — Ну перетерпи… Я ведь тоже разрываюсь от любви…

— К кому? — глухо и гнусаво спросила Надя. — К себе?

— Почему же — к себе?.. К тебе… К Таточке… К Будкину… К Пушкину…

В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмпункт. Он пожелтел от выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с рентгена, околачиваясь по коридорам больницы в толпе перепуганных детей, побитых старух и похмельных мужиков. Наконец он дождался, ругаясь, погрузил Служкина в машину и повез домой.

Погода стояла снежная, студеная и пасмурная. Дорога по ступицу колес была завалена серо-бурой массой слега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая автомобилями, эта каша ездила туда-сюда по черному, обледенелому асфальту. На автобусных остановках мерзли толпы, и за сотню метров до них вдоль обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.

Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб с прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.

— Привет, — сказала она. — До города или домой?

— А куда хочешь, — ответил Будкин. — С коллегой поздоровайся.

Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.

— А, это ты… — небрежно сказала она, увидев Служкина.

— Только сначала мы его домой забросим, — предупредил Будкин.

У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попер вверх по лестнице. Кира сзади несла будкинскую папку.

— Я позвоню, а вы пока кофе попейте, — предложил Будкин, сбрасывая Служкина в прихожей, и прошел в комнату к телефону.

— Проходи на кухню, — печально сказал Служкин Кире. — Кофе там. Можешь не разуваться. У меня никто не разувается…

— Алё, Дашенька? — раздался голос Будкина. — Босса позови.

— Что-то ты сегодня квёлый, — расстегивая парку и усаживаясь в кухне на табуретку, заметила Кира. — Без обычных своих подначек…

— Подначки в заначке, — вяло отшутился Служкин, включая чайник.