Алексей Лисняк - Сашина философия и другие рассказы

Парюсь в машине, думаю о новых заморочках своей Родины. Многого мне теперь не понять. Возраст? Ну не получается у меня без улыбки вообразить такое: седая Русь, прикатился две тысячи восьмидесятый год, меня уже нет, русская старушка Карина… В селе Собацком посиделки… Мне этакое легко представлять. Я помню себя мальцом на печке, где в хате собрались за мирным столом деды — Никола да Василь и бабки — Устина да Настя. И прочих немало. «Гутарют». А то поминают старые песни, балагурят… Так приятно! Уютно. Случится, затя-а-анут! — и дремлется, и плачется. А то вдруг гаркнут удалую, и непонятная сила снимает меня с теплой лежанки, я скачу, пляшу вокруг пожилой родни, как умею. За окном зимняя синь. Кот дремлет на буфете, а старшие все поют. Закусывают, подзывают пацана, силятся втиснуть в мою ручонку что-нибудь вкусненькое, а я уже налопался чудесных бабушкиных пирожков, не беру — во всех карманах уже пироги! Обижаются, величают неслухом…

Так вот, будущее. Две тысячи восьмидесятый год. Русь. Село Собацкое. До бабки Карины, что случайно где-то нарыла хот-доги, прикатилась посидеть на лавочку старуха Алина. Пошамкали чипсов, перебрались в хату. Прикоптил русский дедушка Артур Кобяков, следом подтянулся неюный уже хрыч Эдуард Андрющенко. Дальше, для уюта, по кальке — песня юности, голоса на три? Э… э… А как это расписать, на три голоса? Не рисуется. Муть, что теперь в машине сочится из приемника, не хочет раскладываться на голоса или не верится, что эти «песни юности» меня переживут? Так, ладно, что там дальше? Внуки бабушки Алины шалят. Дед Эдик на них вовсе не сердится, подзывает, угощает со стола каким-то вонючим фаст-фудом… Над Собацким плывут облака… За околицу летит моложавое стариковское «йо, комон, эврибоди»…

Хотя сёла будут ли?..

А Русь?..

Всего у нашего Господа вдосталь… И хромые ходят, и слепые видят. Мертвые и те воскресают. Каких только не случается чудес на свете! Вот и славное русское будущее маленькой Карины отчего-то представилось. Может, оно и случится?..

Хотя я уже своими глазами только что видел, куда, бывает, закатится то ржавое, в честь чего нарекают несчастных детишек.

Пономарь Алексей Семенович стал героем моих рассказов уже давно. Перед читателем он представал и трудником, и советчиком, и молитвенником, и житейским мудрецом. Было однажды, во время интервью меня попросили рассказать про этот литературный персонаж: существует ли такой человек, с которого рисовался мой книжный герой? Не помню, что я тогда ответил, но одно могу утверждать всегда: натурщик у литературного Алексея Семеновича уж больно хорош. Каков он на самом деле? А вот.

Как-то случилось мне с настоящим Алексеем Семеновичем и еще с парой сельских мужичков что-то разгрузить. В ту пору приход наш был небогатым, делали все своими руками. Ну а после трудов решили потрапезничать прямо возле покосившегося тогда храма. Закуска нехитрая: огурчик, хлебушек. Проголодались мы все. Один из мужичков что-то шибко долго завозился у колонки, где все мы уже вымыли руки. Другой его окликнул:

— Слышь, Михалыч, ну ты жрать-то будешь? Или мы без тебя все умнем?

Михалыч в ответ смущенно попенял:

— Ну что ты, при церковных-то людях, да еще и такими словами. Не «жрать», сказал бы, а «кушать» что ли?

Алексей Семенович всегда слыл за человека книжного и от церковной премудрости, помню, решил обоих наших соработников наставить:

— Что же ты, Михалыч, думаешь такое? Да слово «жрать» самое наше, церковное. В Псалтыре так и пишет святой Давид: «пожри Богу жертву хвалы! Воскликните Богу гласом радования». Так что не мудри, иди скорее да садись с нами жрать!

Михалыч благостно потер ладони и уселся. Потом, когда мы с Семенычем остались наедине, я попытался ему объяснить, что славянское емкое слово «жрать» можно перевести на русский не иначе, как «приносить жертву». Старый добрый Семеныч… как он был удивлен! Признаться, я до сих пор, спустя годы, не уверен в том, понял ли он тогда смысл этого сытного славянского слова. Больше на эту тему мы и не беседовали. Повод не возникал.

Хотя нет, вру. Однова, припомнил-таки, разговорились мы на псалтырную тему. Славянское слово «вкупе», то есть — вместе, купно, он тоже понять не мог. Читал, как понимал: «в купе», с ударением на последний слог. «Жити братии в купе»… Верно, что царь Давид предвидел купейные вагоны? Побеседовали. Семеныч признался, что после разъяснения ему все открылось. Однако он и по сей день вслух прочитывает: «Се что добро или что красно, но еже жити братии в купе». Так и видится мне уютное купе, выкрашенное красной краской, проводник разносит братии чай. Се что тебе, не добро ли?

Алексей Семенович в жизни стареет, как и все. Теперь его борода вовсе седа без просвета, не та уже и осанка. А сколько он положил сил, чтобы пономарить в красивом восстановленном храме! Чтобы читать свою любимую Псалтирь в окружении грамотных певчих, на новом красивом клиросе!

К слову, с певчими он строг. От радения он их, грешных, сверх меры часто наставляет. Когда демонстративно листает Устав, щурится, поправляет очки. Это только я да он сам знаем, что мелкие буковки Устава он уже лет пять тому, как и в окулярах разглядеть не в силах. Но певицы благоговеют. Это и правильно, всегда человеку нужен рядом кто-то мудрый и боголюбивый, чтобы чувствовать его предстательство. Я, дескать, не один, не сам, не первый! Вот, передо мной еще Семеныч есть! Да и самому моему «прототипу» нравится такое положение в приходском обществе. А ведь уважение — штука не простая — не купишь. Поди-ка ты, заслужи его.

В алтаре настоящий Алексей Семенович молится искренне. Я иногда украдкой поглядываю на него в такие моменты. Ведь, признаться откровенно, и мне бы хотелось иметь молитвенного о себе предстателя. Его лицо спокойно, взгляд устремлен горе. Губы молитвенно шепчут и одновременно будто улыбаются. А иногда, я наблюдал, глаза начинают эдак вот легонько лучиться, радоваться. Что же созерцает мой старенький пономарь в такие минуты? Может, рай? Может, Ангелов? Иногда Господь сподобляет тому смиренных и кротких…

Как-то, было недавно, в монотонном чтении кафизмы за всенощным расслышал я это самое «пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы твоя». И всплыло в памяти то помянутое «Михалыч, не мудри, садись с нами жрать». «Любопытно, — подумалось, — а понимает ли теперь мой постаревший Семеныч, что царь Давид не зовет верных к столу, а только призывает принести Богу жертву хвалы»? Поглядел на него — молится, улыбается, будто что-то перед собою зрит. Порадовался я.

Ну а потом, уже после службы, не выдержал-таки я и решил Семеныча подразнить: «Скажите, — говорю, — Алексей Семеныч, вы всю молодость столярничали и с любым деревом на “ты”. Как по-вашему: в акафисте встречается такая фраза — “древо благосеннолиственное”. Что это за дерево такое?»