Илья Щербинин - Старый Тогур

— Ну что? Искупался, Муравейчик? — крикнул дед Матвей, — иди к огню, погрейся, да чаю со смородяжника попей.

Пока сушились Сашкины вещи, он, хлюпая носом пил горячий чай, и слушал байки, которые травил мужикам, уже с утра заквасившийся Матвей.

— Выхожу я, значит, на дорогу, снег скрипит под снегоступами, а вокруг ни звука. «Странно», — думаю я. Остановился и прислушался : тихо. Не по себе мне стало, ох не по себе. И я медленно, да спокойно, чтобы лишний раз не шуметь, начал выбираться из леса. Прошел всего ничего, и тут на меня прямо из—за кедры большая медведица выходит. Встала посреди дороги, воздух нюхает, и хвала богу, что ветер дул от неё ко мне, а не наоборот, а то не сидел бы я сейчас здесь. Пока она голову вверх подняла, я медленно потянул ружье к себе; раз, а патронов нет, извел все на мелочевку всякую.

Я замер, моля бога, чтобы не почуяла меня. Но тут, как назло, за моей спиной мелькнул заяц, и с таким треском рванул в кусты, что медведица резко повернулась в мою сторону и побежала на звук. Я схватил первое, что попалось в руки, свой охотничий нож, и у меня оставался только один шанс. Медведица набежала, поднялась на задние лапы, и тут я ударил, ударил снизу вверх, точно в сердце. Она, лапой врезалась мне в бок, и этим спасла меня от смерти под весом в три центнера. Я вылетел из под падающей туши, как пуля из ружья, и рухнул в снег…

Глянул Пашка, а сынишка то его пригрелся у костра и уснул.

— Смотрите, разморило Муравейчика,- улыбнулся Матвей, — нехорошо ему тут будет спать, голову напечет. Ты неси его, Паша, в балок. Я вам там еще вчера вечером место определил.

Паша взял сына, отнес в балок, положил на настил и вернулся к мужикам:

— Ладно, поехал я на гриву, покошу, а вы тут хозяйничайте. Сашка проснется, с чаем ко мне пришлете.

— Пришлем, коль проснется.

Вскочил Паша в трактор, завел его. Заурчал, загудел железный, затрясся и медленно, в развалку покатил в сторону гривы, блестя ножами на солнце.

Часа через два Сашка проснулся оттого, что кто-то соломинкой водил у него по губам, он приоткрыл один глаз и улыбнулся: Васька стоял передним и жмурился от солнца, бьющего в окно.

— Давно пришел? — протянул Саша

— Только что. Айда, у меня кое-что для тебя есть.

Вслед за Васькой Сашка выбрался из балка и пошел в сторону берега.

— Смотри,- сказал Вася и раздвинул осот: в траве стояла клетка, а в ней сидел маленький утенок.

— Вот, его только и нашел у озера,- удрученно начал Вася, — сидит на кочке и пищит, мать зовет, глянул, а нога у него вывихнута, что ли. Верно, его утка бросила из-за этого, не таскать же его с собой, такого маленького, остальных бы уберечь. У них с этим жестоко, чуть что не так, его бросают одного, а там, как повезет. Маленький он, в суп его жалко, да и есть пока чем питаться, а тебе веселей с ним будет, может, и выходить сумеешь.

— Конечно, сумею,- бодро ответил Сашка,- спасибо Вась.

— Сашка! Муравейчик!- кличет его Матвей, — сходи отцу чай снеси, да картошки печеной, а то он там, наверно, уж тебя заждался.

— Хорошо, деда, сейчас,- ответил Сашка, взял термос да котомку с картошкой и пошел на поле.

Утенка был нелепый и такой милый, что не любить его было нельзя. Целыми днями и ночами голосил он на всю округу, исполняя свою «лебединую песню», но никто даже и не пытался его заткнуть. Назвали его за это Кряком. Целыми днями возился с ним Сашка, пока мужики не сметали стога.

Было восемь часов вечера. На следующее утро покосники снимали стан, и потому это был последний Сашкин день на покосе. Солнце медленно погружалось в искрящиеся воды Кети. Щуки и щурята резвились в его лучах, переливаясь от удовольствия. Сашка лежал на склоне холма и смотрел на тянущиеся в сторону солнца тучи. Шепот ветра, щебет птиц, треск кузнечиков, шелест травы, — все смешалось в единый звук, который окружал его со всех сторон. «Здорово! — думал Сашка, — в следующем году обязательно поеду на покос. Мужики сидели у костра и пили чай. Наконец, Васька встал и подошел к Сашке:

— Ну, что готов, Саня?

— Готов!

— Бери Кряка, и пойдем.

И они строем двинулись к озеру. Впереди шел Васёк, за ним Берта, поминутно срываясь, то в один куст, то в другой. Позади — Саша, неся на руках, изрядно окрепшего за полторы недели Кряка.

Тихо было на озере, точно вся природа замерла в ожидании, что будет дальше. Вася подошел к озеру и указал на кочку:

— Вот здесь я его и нашел, можешь отпускать.

Сашок посмотрел в глаза Кряку, погладил его по голове и опустил в побагровевшую от света заходящего солнца воду озера. Утёнок крякнул, окунулся в кровавые струи и поплыл по ним к светилу. Долго стоял и смотрел за ним Саша, пока он совсем не растаял в этой пунцовой солнечной дымке.

— Пошли? — тронул его за плечо Васёк

— Пошли, — хлюпнул носом Саша и поковылял на стан, подгоняемый сзади Бертой.

Ночью, Сашка забрался на стог и долго плакал, глядя в сторону озера. Плакал не оттого, что у него забрали игрушку, а потому что волновался и беспокоился за жизнь своего маленького друга, брошенного один на один с жестокой природой.

Утром покосников разбудил дождь. Дед Матвей выбрался из балка, пробежал, собрал разбросанные вещи и вернулся обратно.

— Ну, кажись, успели, — молвил он, проснувшемуся Паше.

— Орда, подъем! — раздался Пашин голос,- Едем домой!

Дед Силантий сел на лошадь и тронулся вперед, а остальные поехали в балке, прицепленном к трактору. Как только они сдвинулись с места, Саша открыл люк в потолке и выбрался на крышу. Сел и, не отрываясь, смотрел на удаляющееся озеро. А дождь лил и лил, точно плакало небо по большому горю, а может, и правда плакало за душу сиротскую.

Стоял горячий август…

В конце августа с Верхнего озера вернулись рыбаки и сказали Матвею, что вся рыба на озере всплыла, точно заболела. НО с чего?.. И конечно это стало предметом обсуждения всей деревни. Бабка Агафья обошла, все дома в округе и назначила чрезвычайное совещание по этому поводу. Последний раз такое было лет эдак десять пятнадцать назад, по поводу перестройки. И потому все коровы с пастбища вернулись в шесть, а не в восемь, как обычно; раньше были подоены и накормлены, и в половину восьмого, на столе стоящем перед дверью бабки Агафьиного дома дымил важный самовар, призывая всех, скорее заканчивать работу и собираться на экстренное чаепитие.

— О, Агафья Тихоновна, что в мире делается,- начал еще у самой калитки дед Силантий

— Да дела Силантий Васильевич,- отвечала Агафья,- ты входи, а то, что как не родной встал у калитки и кричишь на всю округу.

— Да я смотрю, что никого нет, думаю, может, я рано пришел, вот и стою, жду.

— Да входи ты, Силантий, перестань придуряться, знаешь ведь, что в доме твоего брата тебе всегда рады.