Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

Просто он знал, в какой день какой цветок сделать. Если день был серый, такой серый, что лучше закрыть глаза и не видеть, он делал голубой цветок и выставлял в окошке…

Шли прохожие по длинной улице и еще издали видели его, говорили: «Есть хоть на что посмотреть в такой серый-серый день…» Подходили и уносили цветок…

А человек еще делал и опять выставлял. И опять подходили люди и уносили…

Но думал деревянный человечек, делая свои бумажные цветы: «Ах, если б хоть раз живой цветок у меня получился!»

Мама уходила и говорила:

— Только не рви тот огурец. Он еще маленький. Ему еще расти надо.

Он пошел и сорвал тот огурец, принес домой. Разрезал на две половинки. Потом — на четыре. Потом — на восемь. Семечки вынул. Поиграл. А потом думает: «И правда маленький. Пусть растет». И вложил семечки обратно, и сложил восемь огуречинок, потом — четыре, потом — две, опять целый огурец вышел.

Отнес обратно на грядку — огуречик так и вцепился в стебель.

Пришла мама и ничего не заметила…

Сверху сидела курица-мама и обогревала их, а они съежились в скорлупке и никак не могли выбраться.

Стали они перестукиваться:

— Эй, ты, — стучит один.

— Эй, ты, — стучит второй.

— Мы скоро вылезем?

— Мы скоро вылезем?

— Что ты мои слова повторяешь? — стучит первый. — Ты свои скажи… Ты вот скажи, чего ты хочешь?

— Я хочу, — стучит второй, — чтобы, когда я вылезу, мне было бы не тесно, чтобы я расправил свои крылья и никого не задел…

— Эх, ты! — стучит первый. — А я хочу, чтобы мы вдвоем расправили крылья и никого не задели… И друг друга не задели…

Тут им курица-мама говорит: «Вылезайте!» И они стукнули клювами о стенку и вылезли.

— Ох, широко! — закричал первый. — Смотри, как широко!

И побежал, растопырив крылья, чтобы узнать, как широко. Бежит, бежит — никого не задевает, еще бежит — все равно никого не задевает. А другой в обратную сторону побежал и тоже никого не задел.

Целый день так бежали.

А вечером откуда-то появилась мама, усадила их рядом и сказала: «Спите».

Разломал наконец цыпленок скорлупу и вылез наружу.

Но увидел перед собой белые стены и белый потолок комнаты.

— Как?! — воскликнул он. — Еще раз родиться? Но я так устал!..

Гусеница вытягивала, вытягивала из себя длинную шелковую нить, а муж ее ткал из этой нити блестящие сверкающие покрывала. И набрасывал их на траву, на кусты и деревья — получалось красиво.

Как-то гусеница заметила, что муж сидит неподвижно.

— Что с тобой? — спросила она.

— Все искусство да искусство! — сказал он. — А жить когда?

Клонилась рожь в поле ночью

То в одну сторону — вся, то в другую — вся.

А сверху луна смотрела.

То из-за облака выглянет, а то и так — прямо…

…Ехали утром по полю всадники,

видят — лежит во ржи младенец:

светловолосый — как рожь,

круглолицый — как луна.

Царица проснулась утром и увидела, что ничего вокруг нет: ни дворцов, ни садов, ни людей — одна голая земля, и большой камень лежит невдалеке. Вздохнула царица, но ничего не изменилось.

Тогда встала царица, подошла к камню и спросила: — Любишь меня?

Камень тут же превратился в царя и сказал:

— Люблю!

Женщина шла и держала на плечах коромысло — ведра с водой несла. Вдруг тяжело-тяжело стало — сбросила коромысло. И правильно сделала: из одного ведра один человек вылез, а из другого — другой.

И одного она узнала.

Иногда улитка высовывалась из раковины и видела солнце в небе, похожее на лицо человеческого детеныша, облака, рвущиеся по небу в беспредельность, слышала грохот океанского прибоя. И, пугаясь, уползала обратно в раковину. Но потом опять высовывалась и смотрела. Так она и жила в расщелине скалы, на одном месте, почти не двигаясь, почти сто лет…

Большой коричневый медведь, почему сидишь, когда кругом все спят, зачем смотришь на белую ночную бабочку, что припала к тебе — не шелохнется?..

И на светлячка, который застрял внизу, перед твоей лапой, на его свет, точечный и зеленый?..

Ты сгони, смахни их прочь, встань, иди в свою зеленую берлогу и, пока спят и посапывают во сне твои коричневые медвежата и твоя большая коричневая медведица, подумай, как завтра обманешь, эх — как обманешь! — того, эх — хитрого охотника с его, эх — верными собаками, что давно уж приметил тебя, ждет…

Белый ягненок, зачем ты влез в шкуру убитого тигра и расхаживаешь в ней?

Пусть ты не блеешь, пусть не бегаешь вприпрыжку, мелко-мелко перебирая ножками, пусть не подходишь ласкаться, и пусть все собаки шарахаются от тебя в стороны…

Разве не твой овечий плач слышен по ночам из шкуры убитого тигра?

Каждый день он приходил на берег моря, садился на песок, слушал крики чаек и вспоминал, что ему рассказывали: впереди — море, позади — берег, а наверху — небо. В море — рыбы, в небе — птицы, на земле — люди.

Наконец он сказал:

— Не так это. И небо, и земля, и море — во мне. Я — и птица, и рыба, и человек.

Однажды лунная дорожка на воде будто ножом разрезала реку на две половины.

И рыбы одной половины никогда уже не встретились с рыбами из другой половины.

Утром облака раздвигаются и показывается солнце — так начинается день.

Вечером облака раздвигаются и показывается луна — так начинается ночь.

Однажды утром все смотрели на небо: облака раздвинулись, а там — старик: высунулся и пальцем погрозил. Все насторожились.

Вечером все смотрели на небо: облака раздвинулись, а там — мальчик спящий с круглым лицом; открыл глаза, посмотрел и закрыл.

Все облегченно вздохнули. И ночь была тихая, теплая, все хорошо спали.

А в следующие дни опять: солнце — луна, солнце — луна…

Лес, а за лесом — лес, и за лесом — лес… А между лесами — большие солнечные поляны, никто не бродит по тем полянам.

Человек идет по лесу, ничего не видит, ничего не слышит.

И если выходит на опушку и видит поляну — только смотрит, не ступает…

Потому что помнит: как свет ударит, как тишина отнимет. Никто не бродит по тем полянам…

Как-то в лес опустилась луна, спряталась за деревом и вышла оттуда девушкой, красивой, но обыкновенной, поверх платья надет фартук, руки она держала под ним.

В это время шел по лесу медведь, самый черный. Увидел он девушку и говорит: