Алекс Бранд - Выбор [СИ]

— Ну же, мистер, идёмте. Держитесь молодцом, помолитесь…

Господь милосердный, могущество твоё беспредельно. Прими душу мою, очищенную от всякой скверны, от всякой лжи. Глаза мои смотрят прямо, голова поднята, лицо открыто — я готов предстать перед престолом твоим. Я чист… Чист… Чист…

От порога до стула — четыре шага, совсем коротких шага. Узник делает первый.

Какой здесь яркий, режущий глаза свет… Он невольно поежился, попав под его безжалостные лучи, небрежно вделанная прямо в потолок лампа забрана частой решеткой. Какие причудливые извилистые тени от нее на неровных стенах, как они искривляются в углах, бегут по полу. По его одежде, лицу… В тускло освещённом коридоре ему было спокойнее… Но здесь… Этот стул в трёх шагах, этот свет, эти пальцы на локте… Они усилили хватку — и делается ещё один шаг.

Как страшно… Боже, как же страшно… Все, все остались там, и преподобный… Нет, он ведь обещал быть с ним до конца! Оглянуться? Он стоит сейчас среди тех, кому доверено остаться. Оглянуться? Нет, страшно. Он увидит всех уже сидя, перед тем, как… Господи, дай силы, уверенности… Дай, позволь уйти достойно… Ведь… Ведь… Мысли путаются, несутся к неизбежному концу, как неуправляемый поезд, мчащийся к пропасти. Стук колес… Поезд… Поезд… Не хочу! Не хочу! Я не хочу об этом думать! Не хочу ничего вспоминать! Не сейчас! Только не сейчас… Боже… Третий шаг.

Его вера… Обретенная вера. Где она? Снова и снова он повторяет про себя — задача выполнена, победа одержана. Одержана! Ведь так? Но все, кому он мог снова и снова задавать этот вопрос — остались там, они уже недосягаемы. Они больше не обнимут его, не пожмут руку, не ободрят дружеским взглядом преподобного… Не осветят камеру любящими глазами матери. Ведь… Ведь она любит его? Она, наверное, все поняла из его заминки в последнем разговоре, но… Сейчас она молится, молится за него… Ждёт неизбежного конца и желает, искренне желает, чтобы он обрёл вечный покой там… За вратами. Негромкий деловитый голос…

— Вот так, мистер Грифитс, теперь повернитесь.

Как жёстко и неудобно… Спина уперлась в жёсткую доску, что-то щёлкнуло, с лёгким скрежетом провернулось, его толкнуло вперёд. Теперь он сидит прямо, голова вошла в приготовленную выемку. Он скосил глаза вправо, не решаясь повернуться, словно… Словно если посмотрит мельком — все как-бы не взаправду. Уловка из далёкого детства… Но он — не ребенок. И то, что он увидел — навсегда останется в его памяти. «Навсегда», которое измеряется минутами…

Небольшой столик, на нем — погнутая жестяная мисочка с мыльным раствором, бритва.

Снова обрушился холодный ужас, его лавина смела выстроенную было стену из веры и убеждения, из взглядов матери и преподобного Мак-Миллана. Где он? Где? Небольшая группа вошла следом за ним — начальник тюрьмы… врач… вот ещё один тюремщик… Всех их он знает по именам, но сейчас… Их лица размыты, силуэты словно бесплотны, их имена его не интересуют. Что ему до них… Их силуэты… Перед глазами внезапно возник ещё один туманный облик, нет… Нет! Закрыть глаза… Закрыть… Не смотреть… Ведь он уже видел, как… Она была живая, теплая, улыбающаяся — и вдруг стала такой же нереальной, как будто несуществующей. Так ему было легче… Легче — что? Что? Его глаза распахнулись, в надежде обрести силу, последнюю опору — нашли преподобного Мак-Миллана, да, да! У него есть имя, он — настоящий! И это — единственное, что имеет сейчас значение. Вот он пристально посмотрел на узника и прикрыл глаза, я тут, с тобой. Я не оставлю тебя. Мужайся, сын мой, ты уже почти завершил свой земной путь. Впереди — путь небесный, ты ступишь на него уверенно и спокойно. Пальцы священника крепче сжали Библию, его губы беззвучно зашевелились. Под движением бритвы упала первая прядь…

Его густые волосы остригли в самый первый день. Но налысо его бреют только сейчас. Почему они оставляют это напоследок? Николсон объяснял — часть ритуала. Даже в этом страшном Храме Смерти его служителям необходим обряд. И ещё — размеренные движения бритвы вводят в транс, успокаивают. Адвокат был так убедителен… Кого он хотел обмануть, уверить в чем-то? Уж не себя ли самого? Отравитель уже проверил на себе свои теории… Пальцы узника сжаты в кулаки, ногти все сильнее впиваются в ладони, до боли, до крови… Голове становится все холоднее, волос из-под бритвы падает все меньше… Он неотрывно смотрит на истово молящегося священника, только это сейчас помогает удержаться на грани… Ведь… Ведь уже все. С негромким стуком бритва возвращается на столик.

— Мистер Грифитс, прошу вас… Вот так.

Сердце бешено заколотилось, он услышал, как столик с бритвой откатили в сторону, что-то заскрипело. Это ему на смену зазвучали колесики другого столика. Почему они не смазывают их, почему? Насмешливый голос Николсона произнес — ритуал, Клайди… Он не хочет, не хочет сейчас вспоминать его! Надо… Надо молиться. Молиться… Пересохшие губы следуют за торопливо что-то произносящими губами преподобного, отчаянно сжимающиеся потные пальцы словно стараются дотянуться, дотронуться до Библии в его руках. Как они тогда желали дотянуться, дотронуться до… И были такие же потные… А ее губы так же истово просили… Молили… Боже, Боже… Почему? Почему? Его руки от кисти до локтя плотно охватили широкие ремни, намертво прижав их к ребристому дереву. Больно…

Шум крови в ушах все сильнее, глаза широко раскрыты, он хочет что-то сказать… Нет, воздух словно заперт в наглухо перекрытом спазмом горле. Он не сможет… Осталось только смотреть. Держаться… Надо держаться… Как же страшно… Смотреть в глаза Мак-Миллана, там — любовь, сочувствие, поддержка. Думать о глазах матери, в них — слезы, вера и убеждение. Она верит в него. Верит, что… Слезы… В ее молящих серо-голубых глазах тоже была вера в него… Там была… Любовь. До конца. Несмотря ни на что… Толстая кожа ремней со скрипом затянулась на его ногах.

А что она видела в его глазах, когда… Он уходит, приготовившись, очистив, обелив себя. А она… Что она видела в его глазах? Равнодушие… Ожидание… Зарождающуюся радость… А если бы сейчас равнодушие появилось во взгляде Мак-Миллана? Матери? Сердце сжалось, словно через него уже прошел смертоносный разряд, ведь… Как это было бы ужасно… Это бы значило, что все — ложь… Ложь! Как ложью было все, что он говорил ей, обещал… А что, если… Если и сейчас все эти молитвы, письма… Ложь? И что тогда… Все — напрасно? Он уйдет… Куда? Что его ждёт там, по ту сторону? Задача выполнена, победа одержана. И снова — насмешливое лицо адвоката-убийцы. Уходи! Не смотри на меня так! Почему ты никак не оставишь меня в покое? Николсон молчит. Но в его взгляде — насмешка. Кого ты хотел провести, Клайди-маленький? Ты до последнего торговался, обманывал, под конец — попытался договориться с самим Господом с помощью наивной матери и преподобного. Неслышимый никому голос набирает силу и уже непонятно, кто говорит — Николсон или он сам произносит эти беспощадные, пришедшие неведомо откуда слова. Они заглушили молитву, они смели все преграды. Глаза узника застыли, видя незримое. Имеющий уши — да услышит… Лёгкий плеск — в чашу опустилась небольшая губка.