Радослав Михайлов - Властители земли

— Вообще.

Хозяин удивленно посмотрел на него, еще раз попросил и снова услышал отказ: налево не работаю.

— Н-да, странный ты человек. — И хозяин вышел. Больше он уже не приходил.

Димитр и сам знал, что он странный. Перешел в другую кухню: зачем усложнять жизнь Кириллу Николову или Николе Кириллову? Фиалка-а-а-а! Поехали! Снова подъемник, и через столовую, через гостиную, через коридор — в другую квартиру.

Да, он знал, что странный, давно уже знал: странный и трудный; что-то в глубине души понуждало его перечить именно тогда, когда от него ждали согласия, ждали, что он поймет, а получалось так, что он понимал только себя, а других не хотел понять.

Товарищи ополчились на него в тот же день:

— В чем дело, Первый? Тебе что, деньги некуда девать? Дурью маешься или, может, пример нам подаешь? Нам такие примеры не подходят, и не нам тебе это говорить.

Деньги ему было куда девать, подавать пример он никому не собирался, но не хотелось работать налево, и все тут. Несколько дней подтрунивали над ним — каждый перерыв, когда сидели в чьей-нибудь незаконченной кухне, жевали зачерствевший хлеб и принесенную из дому еду. Знали, что он из какого-то села, но не знали, кто и что осталось там у него, что там делал, пока не пришел на стройку, а ведь работали с ним почти четыре года и все на типовых домах, а теперь вот подвалило счастье подзаработать, а он, видите ли, не хочет. Сначала заподозрили, что все же работает частным образом, по вечерам, тайно, а они не знают об этом, потому что он с самого начала был замкнутым. Проверили: кончает смену — сразу в вагончик, оттуда никуда — домосед. Не брал он частных заказов ни явно, ни тайно; после работы ходил только в кино или с ними же — посидеть за бутылкой. Первый, а Первый, у тебя что, дед в бою погиб и тебе завещал быть героем? Нет, смеется Димитр, дед чабаном был. Так, может, отец бывший партизан и тебе стыдно подрабатывать? Нет, опять смеется Димитр, отец самый что ни на есть рядовой, у него одна заслуга — хорошую ракию гонит. Ту ракию пили, хороша, знаем. Но если так, то, может, ты немного не того, а? Товарищ Николов сует тебе сотню в карман, а ты отказываешься! Если тебя страхи по ночам преследуют, скажи, лечиться отправим и даже навещать будем, какой-никакой, а все свой. Да нет у меня страхов, отвечает Димитр, глядя под ноги, будто и впрямь вокруг них змея обвилась, хорошо сплю. Но тогда в чем же дело? Ни в чем. Просто так.

Кухню товарища Николова взял себе Незаменимый: ты отказался, товарищ Николов меня попросил, Кавракиров его послал, не сердишься? Нет. Незаменимый рассмеялся весело: меня ничем не удивишь, но с такой ситуацией до сих пор не встречался.

«Повоспитывали» его несколько дней, а потом оставили в покое: не хочешь — не надо, дело твое, может, у человека не все дома, хотя внешне вполне нормальный. И пошло как всегда: шутки о том о сем, кто что слышал, кто что узнал, байки о выпивке и закуске, а Незаменимый все об одном: для товарища такого-то я сделал то-то, для товарища такого-то — то-то, и все-то на виллах, и зовут все-то его.

Между тем Грозданов пришел с вестью о новых причудах: туалеты и комнаты для стирки облицовывать сплошь — так решило собрание пайщиков, и опять два лева прибавки на метр. В сущности, дополнительная оплата была незаконной, нигде не практиковалась, но в этом кооперативе не какие-то рядовые, тут большие люди, их решение — закон, хотя и в обход закона. Ну хорошо, ответил Кирчо. А что со штукатуркой делать? Ведь туалеты и прачечные уже оштукатурены. Заплатят, сердито крикнул Грозданов, за штукатурку, за обдирку, за новую облицовку — за все! Коли сами хотят — пусть платят! Работы прибавилось еще больше: по три подсобных помещения в квартире, по четыре квартиры на этаже, по три этажа на каждого — конца-краю не видать.

Прошла неделя после истории с товарищем Николовым, Димитр работал в кухне, когда пришел хозяин квартиры с женой. Болтливая, возбужденная, она начала ахать уже от порога: а что Сашо (это мужу), если покрыть стенку целиком? Ах, Сашо! Тут холодильник, тут мойка, обязательно двойная, из нержавеющей стали, из Ботевграда, ты позвони товарищу такому-то, и он, с его связями! Дружочек (это Димитру, который кончал подготавливать стену и стоял к ним спиной, вовсе не выказывая этим враждебности, просто надо было закончить, чтобы за ночь раствор подсох), — дружочек, плитку я уже подобрала, утром привезем, и чтобы все, как у Кавракирова. Его кухня — мечта! Роза, Роза, умоляюще зашептал муж тихо, чтобы Димитр не слышал, хотя тот и не слушал. Поток слов прекратился, и когда они вышли, из коридора донеслось: оставь его в покое, он частных заказов не берет, будем другого искать.

Вот уже как широко разнеслось! Да и как могло быть иначе, хозяева сновали с этажа на этаж в любое время дня, некоторые приходили уж затемно, все ощупывали, о чем-то шептались, хвастались друг перед другом. Они просто не могли не знать.

В тот день Димитр ощутил, что вокруг него образовалась атмосфера неприязни. Хозяева больше не обращались к нему с просьбами, иногда только кто-нибудь спросит: это ты Димитр Первый? Я. Хмыкнут шутливо: ну-ну, и все на этом. Товарищи начали его сторониться. Сойдутся все вместе или двое-трое и сразу: один договорился на пять кухонь, другой на восемь, а каждая кухня по сто левов, клад — не дом! А его увидят — молчок. Незаменимый завел новую моду: сложил товарищу Кавракирову столик для отбивки мяса и облицевал его, над плитой вытяжку установил, и опять не задаром. Димитр слушал вполуха, не вникая. Мода распространялась быстро: каждому хотелось, чтобы ему создали удобства для еды, питья, чтобы было чисто, красиво, и не скупились. А Димитра уже избегали: несколько раз он слышал, что собираются пойти выпить, но его не звали. Ну и ладно! При встречах же стали новые шуточки отпускать: ох, Первый, что деньги тебе не нужны — это еще полбеды, чуди, коли хочешь, только не настучи на нас начальству! Но и эти шуточки лишь тогда, когда встречались по необходимости, а в общем-то всякое желание шутить с ним у рабочих пропало. «Не настучи начальству!» Что же тогда за его спиной говорят? Смотрели на него с испугом и недоверием: кто его знает, вроде свой человек, да ведь чужая душа — потемки.

Скрытая неприязнь угнетала Димитра, хотя поначалу он не обращал на нее внимания. Теперь он часто ловил себя на том, что после работы, когда другие шли куда-нибудь посидеть в мужской компании, ему становилось тоскливо. Заметила это и жена. Что с тобой? Не заболел ли? Нет, ничего. День-два спустя кто-то все же донес ей, и она устроила ему настоящий скандал.

Глупый, чисто женский: да как же это можно, кто же это от денег отказывается? Только ты один такой, уперся как баран. Вывела его таки из себя: замолчи, иначе… И жена оставила его в покое, но то и дело принималась беспричинно плакать, жалостливо причитала, будто сирот оплакивала, потихоньку, однако, чтобы никто не слышал. Вечерние разговоры о квартире стали еще тягостнее.