Елена Блонди - Сказки Леты, сборник рассказов [СИ]

Конечно, никто из девочек не отказал бы, но общежитие, встать утром с пересохшим ртом и заспанными глазами, и знать, что кто-то рассматривал тебя раньше…

У Милицы были два тайных недостатка во внешности. И множество явных. С явными, так-то, некрасивый прикус, поры на висках, скучный разрез глаз и широкие крестьянские колени, Милица смирилась, поняв лет в пятнадцать, что это все — она сама, как бы не хотелось, хлопнув дверью, выйти в свет людских взглядов капризной походкой Анджелины Джоли и поплыть, улыбаясь равнодушно, рассекая красотой волны мужского внимания. Но она Милица Латовски, среднего роста, со средней фигурой, с не самыми густыми каштановыми волосами, с плечами, чуть вздернутыми, будто все время собирается ими пожать. И потому — или умереть, исчезнуть, или примириться с тем, что не Анджи.

Примирилась. Но тайные недостатки берегла от чужого взгляда. Левая грудь Милицы была больше правой, заметно больше. Много часов перед зеркалом, сесть то так, то эдак, но как ни сядь — видно. Ночные слезы и злость, — никогда-никогда не пройтись по комнате перед будущим Ним голой, чтоб следил глазами.

Тайком от матери Милица несколько раз откладывала карманные деньги на пластическую операцию, да-да, когда-нибудь, когда она станет самостоятельной, и ее не будут пугать зеленые халаты медсестер и их безликие теплые улыбки, похожие на застывшее в формочках желе, она изменит себя — для Него. Пока же деньги из тайного кошелечка внезапно тратились на сумочку и удивительной красоты колготки.

Чтоб заглушить раскаяние Милица перестала смотреть в зеркало в ванной и сшила себе просторные рубашки, хипповые и независимые.

А еще в пять лет Милица спрыгнула с дивана и ударилась босой ногой о край тумбы. Сломанный мизинец остался кривым и ноготь на нем вырастал некрасивый, загибался птичьим коготком.

Так что нынешнее жилье, полутемная комната на втором этаже старого дома, под самой крышей, была ей мила. И с недостатками комнаты Милица разобралась быстро, разделив их на вполне исправимые и личные, комнатины, которые — пусть будут.

Единственное, с чем Милица не могла определиться, фонарь на углу. Считать ли его недостатком, как она сгоряча и с разочарованием решила?

Он стоял длинный, на черной ноге, и, наклонив шею, держал на весу большую каплю тревожного света. За низкой крышей Милице был виден кусок старого асфальта и мусорные баки в углу двора. Черной заплатой, мигавшей, когда по соседней улице медленно проезжали машины, налеплен на желтую стену проход — узкий и угрожающий. Кроме этого промелька фар ничего не было видно с той улицы, ее заступали высокие старые дома.

Фонарь мешал Милице видеть ночами небо. А она так радовалась, идя за хозяйкой в первый раз и невнимательно осматривая будущее жилье, что над полосами шифера, отмеченными бутылками и смятыми пачками — столько неба. Это перевесило сырое пятно на потолке, скрипучую лестницу и темный туалет, в котором локти стукались о неровные стены. И вот…

Маленький телескоп теперь стоял на подоконнике просто так, опираясь на крепкие худые лапы, смотрел в дневное небо широким глазом. В первые вечера Милица, утомившись крутить его так и сяк, разозлилась и даже хотела сунуть обратно в чемодан. Но потом стала мечтать, пойдет вечером, или нет, ранним утром, когда уже светло, но сонно, и разобьет фонарь из рогатки. Мечтала и смеялась над собой: где тебе, Милица, мамина-бабушкина ягодка, тоже мне, секретный агент с рогаткой наперевес.

Но телескоп остался стоять, и Милица даже заглянула в спортивный магазин. Выслушала лекцию красивого продавца о рогатках.

— Ей и от хулиганов можете, — сказал, разглядывая Милицу темными глазами. Она не застеснялась, все на ней в тот день было хорошо и проверено перед зеркалом — от сапожек до берета с цветным хвостиком. Сказала, смеясь, — не себе, для брата, в подарок. Обещала подумать и ушла, веселая. Потому что продавец темноволос, губы красивые и напоследок, уже в спину, сказал негромко:

— А защитить вас я и сам смогу. Хотите?

Шла, покачивая вздернутыми плечами, и — хотела, конечно. Но представила, как лезет горячей рукой к ней под широкий свитер и — останавливается. Надо будет что-то говорить. И ждать ответа…

Вечером она наклонила телескоп и стала рассматривать место будущей диверсии. Крошечный дворик, видимо, изнанка старого кафе, на баках полустертые надписи «кухня» и «Олимпик». Но дверь заколочена, пусто. Даже кошки не пробегают. И попасть в закуток можно только через узкий проем, перекрытый сверху нависающими крышами. В нем мелькают и мелькают медленные фары машин.

В желтом свете старательный телескоп показывал все близко и четко, даже хлопья старой краски были видны на круглой ноге фонаря.

Милица оторвалась от объектива и закрыла его крышкой. Нащупала под табуретом тапочек. В приоткрытое окно пролезал ветер. Скоро осень из ласковой превратится в злую, заноет тоскливыми ветрами и станет похожей на квартирную хозяйку, желчную старуху, что таким же ноющим голосом рассказывает о своих болячках и неблагодарном сыне. И солнышко будет появляться так же редко, как улыбка на ее серых морщинах. У хозяйки — только в день, когда жильцы приносят ей плату.

Милица отогнала тоску и собралась перейти на диван, заняться ногтем на проклятом мизинце. Он рос быстро и от того, что торчал вбок, рвал колготки.

Подняла руку, закрыть окно и задернуть штору.

В тусклом круге света под самым фонарем шевелились фигуры. Двигалось светлое пятно головы, и жирно блестела черная спина в кожаной куртке. Свет падал равнодушно, растекался по верхам и не шел ниже, потому второй силуэт был черен и неразличим. А потом невнятное шевеление поймало ритм и из черноты стали появляться длинные пряди волос. И пропадать. Снова появляться…

Заболели от напряжения глаза и ныла вытянутая шея. Тапочек мягко свалился с заледеневшей ступни.

То, что шевелилось под фонарем, походило на странного и страшного зверя, который еще не проснулся полностью в своей берлоге и ворочается, двигая лапами, зевает, выпуская когти. Пятна света ползали по черноте, мешая увидеть точные очертания. И это злило.

Задние стены домов громоздились над смутным шиферов ближних построек. Редкие квадратики окон желтели и пахли жареным луком — хозяйка внизу готовила ужин. Запах поднимался по лестнице, лез в щель под дверью: это было одним из исправимых недостатков комнаты, да все руки не доходили. Холодный ветер из окна лапал лицо и выжимал слезу. Пусть они там сами, под своим фонарем, — подумала Милица и захлопнула створку.

А чуть позже, заворачиваясь в кусачее одеяло на диване, выставив из тепла его голую ступню, чуть не порезалась ножничками — телескоп! Можно все разглядеть!