Елена Блонди - Прогулка [СИ]

— А с чего ты взяла, что Хелька влюбилась? — безразлично спросила Кира, идя рядом и спиной ощущая, как он там, с Анчаром, высокий такой, широкоплечий.

— А то я слепая. Она на физру новые трусы носит, ушила так, аж трещат. И вокруг Вадзи крутится, ах, Вадим Михалыч, ах, вы, наверное, тренируетесь целыми днями. А он…

— О! Смотри, на афише. «Интеграл» приезжает. У меня пластинка их есть. Пара песен такие классные, прям.

Ленка обиженно замолчала. Потом неохотно заинтересовалась, рассматривая метровые буквы, кривовато намазанные на холст с прилепленной в углу фотографией.

— А билеты дорогие? Может, сходим? Смотри, на фотке тут, солист, ничего такой, лапочка. Давай, Кирюша! И, правда, чего я со сплетнями всякими. Помнишь, как ты цветы понесла на сцену, ну этим, «Кыз-курум» или как их?

— «Ялла», — поправила Кира, — а песня «Учкудук».

— Точно! Ты значит, веник свой выперла, солист руки протянул, а ты хоба их — барабанщику.

— Я нечаянно. Я вообще не видела, куда иду, из-за веника как раз.

Угроза, нечаянно узнанная от Ленки, насчет влюбленности прекрасной Хельки Канапкиной, временно отошла на задний план, и девочки посмеялись, вспоминая концерт в блистающем бархатом Дворце Корабелов и свои приключения. Потом, знала, Кира, когда мама уйдет спать, и в квартире наступит ночь, можно будет впасть в печаль и страхи. Даже поплакать, от ясного понимания, куда ей, Кире обыкновенной, до прекрасной высокой Хельги с грудью, ногами и пышной короткой стрижкой. Девчонки шепчутся, что у нее уже был секс. Со взрослым парнем.

Когда ложилась спать, вернее, когда уже совсем засыпала, перебрав сперва все свои тайные сокровища — как помахал рукой, держа на поводке сильного пса, а еще, вчера на уроке почти прошел мимо, но остановился, и внимательно глядя, не на Киру, а на ее руки, взялся теплыми пальцами, выпрямляя ей плечи, кивнул, уже глядя вперед, на мальчишек (рядом с ним шла Хелька, рассказывая что-то, но Кира усилием воли ее из воспоминания прогнала), и еще этот рисунок, наполовину смешной, но такой похожий — Кира увидела вдруг не его лицо, как всегда загадывала, вот засну и пусть мне приснится, а женское, неподвижное, только следящее тайным взглядом из-под полуприкрытых век. Двух цветов, четко разделенных по центру лица, как африканские маски на фотографиях в толстой красивой книге, но не грубых — красный с охрой, а — глубокая бронза и непостижимый черный.

Карандаши, подумала засыпающая Кира. И заснула совсем.

На следующий день была пятница. Случилась внезапно, как в этом году случались с ней все пятницы, самые нехорошие дни в неделе. Потому что, уныло понимала Кира, переодеваясь в шумном закутке, полном фанерных полочек, старых скамеек и звонких голосов, завтра суббота, а за ней воскресенье. И хотя по субботам они учатся, но физры не будет и вообще у Вадима выходной, в понедельник, может быть, она сумеет увидеть его на перемене или во дворе, ну еще издалека на стадионе, но урок у девятого А только во вторник.

Все пятницы и вторники нынешнего года были посчитаны Кирой. Она понимала, их кажется много, но это лишь кажется, потому что недель в учебном году в семь раз меньше, чем дней, не успеешь оглянуться, настанет новый год, и да, еще ведь каникулы. Одни уже прошли, утаскивая с собой потерянные без него дни. Будут еще десять тягостных дней зимой, неделя весной. И — все. Потом он уйдет из школы.

Тайного счастья у Киры всего-то осталось пять с половиной месяцев. Так странно. Год такой длинный. А счастье в нем такое короткое, утекает сквозь пальцы водой.

— Василевская, патлы подбери, наступлю.

Кира дернула на плечо косу, выпрямилась от завязанных шнурков. Равнодушно посмотрела вслед гибкой спине, обтянутой красной футболкой. Под линией подола мерно покачивались бедра, маленькие и круглые, обрисованные черными трусиками, действительно, как и сказала Ленка, ушитыми вручную, даже нитки видны на боках, так плотно сидят. Солнце высветило тончайший пушок на линиях сильных ног, плеснуло ярким бликом по светло-русой стрижке, заливая ее солнечным медом.

Вот повернулась, покусывая накрашенные клубничным блеском полные губы, замахала рукой, тоже облитой солнцем из высокого окна под потолком. Свернула руку кренделем, подавая сестре. И обе, шагая в такт, клоня близко пышные стрижечки, прошли в спортзал, где уже мелькали, грохоча и бумкая, кричащие пацаны.

Кира почти и не смотрела. Если Ленка сказала, про Хельгу, значит, понимала она, нельзя показывать, что внимание к словам, жестам и поступкам стало пристальным. Не первый день Кира учится, знает, как любят девочки друг друга подколоть разоблачениями. Ой, смотрите, наша Ниночка вздыхает по Сашке! А-а-а, покраснела, покраснела! Правда, значит!

И совсем не смотреть или перестать разговаривать тоже нельзя. Да если бы Кира была такой же, как Хелька или Олька! Тогда — наплевать на догадки и подколочки. Потому что, разве может любой мужчина устоять, если такая девушка покажет — ты мне нравишься. Пусть даже он боится, что вылетит с работы. Но он улыбнется, отказываясь от внимания. Улыбнется. Не так, как мимоходом улыбается Кире, как любому из своих учеников. А по-другому. Я знаю, милая, скажет его прекрасная улыбка, но сама пойми, нельзя. Но я знаю, спасибо тебе.

За такую улыбку Вадима Кира отдала бы все.

Стоя в ряду девчонок, одинаково одетых в красные футболки и трикотажные черные трусики, Кира переминалась ногами в полукедах, и пока Вадим еще не вышел из каморки физрука, додумывала эту мысль. Отдать все. Так говорят, но на самом деле, это как? Что есть у Киры ценного, чтоб отдать? А не просто — возьми Боже, что мне негоже. И разговор не про всякие эти глупости типа ах, девичья невинность, да кому она нужна сейчас, тоже мне ценность. Такой как Вадим, эти невинности может брать по три штуки в день, стоит ему кивнуть. На дискотеке девчонки болтают о своих парнях и почти открыто говорят, насколько зашли отношения. Я с ним хожу, говорит подружка, и не уточняет, и так понятно, если ходит, значит, там все уже, или почти все. Значит, отдать свое все, это должно быть что-то другое. Свое. И — все. Такое, совсем отдельное, драгоценное, чего нет у других и быть не может. Чего, получается, и у Киры совершенно нет. Про это, наверное, и пишут в книжках, ах, спасти из горящего дома, например.

Кира представила, как она спасает Вадима из полыхания пожара, и фыркнула, радуясь, что может нормально улыбаться. Ленка топталась рядом, поводила плечиками, что-то сдавленно рассказывала про дурацкие лямки, гудела пчелой, позволяя кивать вместо ответов.

А потом все примолкли, становясь прямее. Он вышел в зал, прошел вдоль строя, от маленькой Тони Маканиной, мимо Ленки и Киры, к сестрам Канапкиным, что стояли первыми — самые высокие. И дальше, мимо Саньки Чутко, вечно шмыгающего бледным тонким носом, мимо пацанских коленок и расхристанных, тоже красных футболок, встал рядом с правофланговым — Васей Петрищевым, парнем высоким и толстым, флегматичным силачом-штангистом. Кире теперь правым глазом видна была фигура Вадима, одинакового роста с Васей, но не в черных сатиновых трусах, а в синих трениках с белой полосой по боку, и в белой же широкой футболке со шнурком свистка. Солнце позолотило короткие волосы, рисуя стриженые крупные завитки.