Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Она никак не могла почувствовать Киру из прошлого — собой. Из-за пустот в памяти, которые сейчас неуклонно восполнялись, но еще были, Кира существовала в двух вариантах. Наверное, когда я вспомню совсем все, мы соединимся. Так много «наверное»…

Пару мгновений она колебалась, посмотреть ли последовательно, с февральских папок, или, раз ей предоставлен выбор, попытаться успеть на ушедший поезд, открыть ту, с темной розой, в которой, конечно, самое главное. Прыгнуть. И попытаться выплыть, вытаскивая Киру.

Кто из нас не заглядывал в самый конец книги, ругая себя за поспешность. В детстве Кира спрашивала, волнуясь за героев фильма, а он (она) не умрет? И однажды была потрясена маминым коварством, когда погиб путешественник, о котором сказано было, да не умрет, что ты, все будет хорошо. Успокаивая рыдающую Киру, мама смеялась чуть раздраженно:

— Это было двести лет тому, доча, он все равно уже умер! Даже если бы от старости. Ну?

Киру тогда это потрясло дополнительно, и она часто возвращалась к мыслям о неминуемой смерти тех, кто родился раньше и раньше прожил свои жизни. И нужно ли страдать, переживая за того, кто все равно сейчас уже мертв. Или за то, что все равно случилось, произошло, совершилось — не отменить.

Кира сидела над светлым экраном, полным крошечных картинок, по одной на каждую встречу, и по спине ее бежали мурашки, противные такие. Так все просто. Безжалостно просто. Откроешь и увидишь, последовательно, как выстроенные по номерам кадров списки. И можно рассмотреть последний кадр раньше первого. Невеликое чудо на самом деле, одернула себя Кира, память тоже штука прихотливая, как и желания, иногда цепляет внимание крошечная деталь, и начинает с нее разворачиваться кино в обратном порядке, конечно, в воспоминаниях никто не пятится, произнося слова задом-наперед, но вечер показан раньше дня, а день раньше утра. Нормально.

Ненормально видеть свое прошлое в цифровых картинках и символах, которые сами выстроились на мониторе.

— И долго ты будешь рассусоливать? — спросила себя Кира совсем маминым голосом.

И открыла последнюю папку. С розой. Задумчиво поглядела на пустое белое пространство, подождала, вдруг ноут просто тормозит. Вздохнув, закрыла опять. Наверное, неспроста выстроен список, сама приказывала мирозданию, хочу вспоминать по порядку. И теперь, будь добра, вспоминай по порядку.

Зато я могу не останавливаясь, перелистать, прикинула Кира, возвращаясь к февральским папкам. Открыла-закрыла, поехала дальше.

Ехать было страшновато. Из-за льда на серпантине.

Вадим остановил Киру в школьном коридоре, окликнул ясно, громко:

— Василевская! Подойди, пожалуйста.

Она подошла, все еще улыбаясь болтовне Ленки, кивнула:

— Здравствуйте, Вадим Михайлович.

Мимо бегали первоклашки, визжали так, что закладывало уши. Вадим открыл журнал, вынимая оттуда конверт:

— Ты же на Косова живешь? Попросить хочу. Когда домой пойдете с подругой, кинь в ящик, в первом доме, тут адрес написан, и номер квартиры. Это мама моего приятеля, на пенсии. Не затруднит?

— Нет, — Кира оглянулась на Ленку. Та смешно надула щеки, изображая важность.

Вадим подал конверт, показывая адрес. Перевернул. Сказал вполголоса, не меняя интонаций:

— На клапане номер телефона. Запомнишь?

Кира напряглась, вцепляясь глазами в бледно прописанные карандашом цифры. Два, тридцать пять, сорок восемь.

— Да.

— Отлично. В любое время.

Он улыбнулся, ей, потом через ее голову Ленке. Кивнул и ушел, мягко ступая замшевыми спортивными туфлями, держа на локте красный журнал.

Кира равнодушно поглядела вслед, изобразив лицом легкую досаду, вернулась к любопытной Ленке.

— Чо хотел?

— Вот, — показала той конверт, адресом вверх, — бросить просил. Пенсионерке какой-то.

— Угу. Знаем мы таких пенсионерок. Небось бабе пишет. А я уж думала, ну везуха нашей Василевской, Вадзя-Кобадзя на свиданку пригласил.

— Вечно ты.

— А он тебя, значит, почтальоном заделал. Пусть нам пятерки поставит, ясно?

Звонок сгонял всех к дверям кабинетов, Ленка шла, покачивая сумкой и маша длинной рукой одноклассницам. Кира на ходу прятала конверт в учебник, обжигая пальцы о бледные цифры на обороте. На полдороге к кабинету физики ойкнула шепотом.

— Чего? — отвлеклась от приветствий Ленка.

— Я в сортир, на минутку. Ты иди.

В туалете она заперлась в хлипкой фанерной кабинке, вытащила конверт и ластиком в кончике простого карандаша тщательно стерла надпись, повторяя про себя волшебные цифры. Два, тридцать пять, сорок восемь. В любое время!

Но все же он рисковал. А вдруг Ленка стала бы вертеть конверт, дедуктивно комментируя почерк и фамилию, она любит изображать из себя Шерлока Холмса. Рисковал, с нежностью подумала Кира, из-за меня рисковал. Легонько поцеловала адрес, написанный шариковой ручкой. И спрятав конверт, вышла из туалета.

Звонить пришлось из будки, потому что тетя Маша засела на телефоне, и Кира вся извелась, снимая и слушая немой телефон, пока мамы так удачно не оказалось дома. А потом она пришла, и взвинченная Кира, схватив пакет и мелочь на хлеб, выскочила, накидывая пальто.

— Алло? — сказал любимый голос, — слушаю.

— Мичи…

— Ты моя девочка.

Кира крепче взяла трубку горячей рукой, прижала к губам стылую пластмассовую чашечку с теплым голосом внутри.

— Тебя не слушают?

— Я из будки. Дома блокиратор. И мама.

— Точно моя? — с веселым беспокойством уточнил Вадим.

— Что? А. Да, Мичи. Твоя.

— Прекрасно. План такой. В субботу или воскресенье едем на Южный берег, у меня дела, заодно покатаемся. Сама выбери, в какой выходной. Ты в курсе, в эту субботу не учитесь?

— Да. Лучше в субботу. А когда мы вернемся?

— В девятнадцать часов тридцать три минуты, — засмеялся Вадим, — ориентировочно. Так подходит? Сумеешь у мамы нормально отпроситься?

У Киры снова все защекотало внутри. Целый день, до самого вечера, с ним. В других совсем местах. Наверное, в субботу это и случится.

— Она уходит, тоже до вечера, у них субботник и после гости. Но я скажу. Что-нибудь. А то вдруг позвонит домой.

— Ты молодец. Прекрасно, что я могу на тебя положиться.

За мутным стеклом будки сверкал под вечерним солнцем радостный лед, оттеняя черные и серые пятна асфальта. А небо совсем синее, как на картине, которую вечно описывают в школьных сочинениях. Февральская лазурь.

— Когда мне выйти? В субботу.

— В десять утра на конечной шестого, на бочарке. Успеешь? Я тебя там подхвачу.

— Да. Мичи, — произнося имя, она мысленно продолжала, добавляя к нему — мой Мичи, мое солнце, моя солнечная тропа.

— Кира? По этому номеру больше не звони, хорошо?