Елена Блонди - Шанелька и Крис [СИ]

Она умолкала и снова говорила, заглядывая в серьезное лицо Крис, а та на ходу вынимала ключи, невдалеке пискнула их машина, открываясь.

— Но, если вы придете. Сейчас. Побудете с ним. Чтоб он знал, вам важно. Как он умеет. Он все тогда сможет. По-настоящему. Понимаете, да?

Шанелька забежала с другой стороны, тоже просительно заглядывая в лицо подруги. Крис покачала головой.

— Он играет чудесно.

— Видите? Вот!

— Подожди. Может быть, он просто устал. Да скорее всего. Смотри, работа, драка, ментовка. Потом всю ночь музицировали. Теперь вот…

— Да нет же! — голос Марианны возвысился, руки снова смяли край куртки, но видимо, напряжение было слишком большим. Лицо опустилось, руки повисли вдоль бедер, затянутых в старые джинсики.

— Я его знаю. Мы же не зря женимся. Не просто так.

Она подняла страдающие глаза. Повторила:

— Знаю. Все так, как я вам. Сейчас.

Крис кивнула, показывая на переднее сиденье. Уселась сама, мотор уютно заворчал. Шанелька взялась руками за спинки их кресел, внимательно слушая.

— Я тебе верю. Но что значит, побыть с ним? Надеюсь, э-э-э…

— Нет, — замахала руками Марианна, — не надо, я понимаю, у вас, конечно, же, бойфренд. Какой-то.

Уточнение сказало о несказанном: кто может сравниться с несравненным Просперо, какие-такие бойфренды.

— То есть, мне нужно снова воцариться на вашем стуле и милостиво слушать, как твой возлюбленный сыграет. И уедет?

— Да, — с сомнением согласилась Марианна, показывая, куда выезжать из рощи, — я думаю, да. Ну если, конечно, он не захочет, но вы же сказали, у вас бойфренд.

— Только стул, — решительно пресекла самоотверженные размышления внезапная муза испанского кабальеро, — никаких «захочет — не захочет». С ума сошла совсем.

— Я музыкант, — обиделась Марианна.

И замолчала. Шанелька кивнула, обдумывая странную, такую, казалось бы, смешную беседу. И новыми глазами посмотрела на русые волосы, худенькую скулу и решительный кончик носа — больше с заднего сиденья ей не было видно. Вот она сидит, такая по уши влюбленная. И в своей любви боготворит не только уши своего Перышка, глаза своего Перышка, его плечи, шею, ключицы, прочие члены и сочленения, не только привычки и характер, а в первую очередь — его талант, его главное дело жизни. Это одновременно трогательно, и немного неловко видеть. А еще печально той циничной от опыта печалью, что кивает, это у них до первого ожога от жизни. Он обманет, или она не сдюжит. Или еще что, такое обычное. И все развалится. А если и дальше она останется в этой своей пылающей чистоте, что скажут опытные, печально-циничные? Скажут, ах, глупа, снова и снова ищет себе грабли, наступить, одни и те же.

Комната в захламленной и затоптанной трешке оказалась неожиданно уютной. Сумрачная из-за густо-облиственных веток, забивающих окно по самым стеклам, а еще — высокие шкафы с темными дверцами и такими же темными стеклами. Высокий потолок с древней люстрой, увешанной вытянутыми стекляшками-сосульками. Но вдоль пустой стены мягкие диваны, укрытые темно-красными узорчатыми покрывалами, пара кресел и перед ними — низкий и длинный журнальный столик с чашками, полными темного же чая. На стенах горели два светильника в виде пришлепнутых кучерявых тарелок, матовые. И казалось Шанельке, все они находятся внутри старого саквояжа, такого — коврового. Ковро-вый сак-вояж, повторила мысленно, усаживаясь в кресло, и оно приняло ее мягко, уступчиво, топя в себе и задирая ей коленки. Шанелька позволила креслу расположить себя, как ему удобно, порадовалась, что удобно и ей. Погладила отполированные многими ладонями подлокотники и обратила взгляд к тому самому, несколько раз помянутому стулу. Снова разулыбалась. Это не стул был, а настоящий трон. Стоял высокой спинкой к высокому окну, поблескивал завитками резьбы по закругленной верхушке и выгнутым лебедиными шеями подлокотникам, круглил тугое бархатное сиденье.

В общем длинном коридоре кто-то ходил, в дальней кухне смеялись, болтали, вдруг свистел чайник, хлопала дверь в санузел. Там Шанелька уже побывала, познакомилась с таким же высоченным потолком и веревочным ковриком на полу в шестиугольных плитках-картинках. На удивление чистый фаянсовый унитаз казался в туалете космическим пришельцем и хотелось вместо него увидеть нечто стимпанковское, с надраенными медяшками и сиденьем красного дерева. Зато ванная комната оказалась как раз студенческой. Вся увешанная сохнущими носками, цветными полотенцами, заставленная тазиками с мокрым бельем, в углу — корзина, с крышкой, безнадежно раззявленной, оттуда свешивалась пара джинсовых штанин — разные. И батарея зубных щеток на заляпанной мылом стеклянной полочке. На зеркало была прилеплена большая прозрачная наклейка с мрачной мордой чудовища Франкенштейна, криво сшитой по мимическим линиям, ужасно небритой.

Сейчас ванну занимала Крис, мыла руки и поправляла волосы. А вернувшись, прямо направилась к трону, села, величественно улыбнувшись Шанельке и перевела взгляд на дверь в квадратах матового стекла.

— И куда все делись?

— Ваше королевское велицво готово вкушать сладостные аккорды? — уточнила Шанелька, возясь, чтоб сидеть еще уютнее.

— Вполне, — согласилось велицво, — и поскорее бы. А то, тащила чуть не за шиворот, и вдруг испарилась.

Хлопнула входная дверь, исполнив скрипучую музыкальную фразу. Затопали в прихожей шаги, заглушаемые возней и негромкими поначалу словами.

— Привела, — обрадовалась Шанелька.

— Нормально я, — стал громче недовольный, изрядно капризный голос, — да чего ты вцепилась, Марьячка. Полно еще времени. Успел. Успел бы.

— Я весь парк… — голос девушки был тише, и не договорив, она с готовностью замолчала, когда возлюбленный Перышко перебил, продолжая капризничать.

— Я хоть там побыл бы! Как надо. Чем торчать тут. С твоими недорослями.

— Перо, а в зубы не хошь? — добродушным басом осведомился кто-то, специально для вопроса протопав из кухни в прихожую, — скажите, цац какой, каприз нумер тринадцать.

Вопрос был слышен хорошо — в комнату, распахнув двери, вошел не-испанец Васька, неся поднос с чайником и печеньем, ногой попытался двери за собой захлопнуть.

— Это наш альт, — представил заочно обладателя добродушного баса, — они все время цапаются.

Он устроил поднос на столе, постоял, оглядывая чашки, разбросанные ложечки и банку с сахаром. Видимо, решив, что свою порцию гостеприимства выполнил, повалился на ковровый диван рядом с креслом Шанельки, мелькнув полосатыми носками. Задрал к ней перевернутое лицо, обрамленное толстыми косками дредов.

— Чай там. Сушки. Баранки которые.

— Спасибо, — отказалась Шанелька, — я попозже.