Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Кожа, — обиделась Ленка, топая ладной ногой и радуясь, как облегает икру мягкое голенище, — там же видно, кожа. И понюхать если, то запах.

— Угу. Щас сядем и станем нюхать.

— Оль, а мне Олеся рассказывала, они ездили в Симферополь. У нее, ты видела же, вишневые такие. Классные. Так там просто стоят, в магазине, она поехала, билет пять рублей. И обратно пять. Сапоги — шестьдесят. Может тебе тоже поехать?

— У них шпилька, — мрачно отказалась Рыбка, — девки меряли линейкой, аж десять сантиметров. Я и так шпала, куда мне еще шпильки.

— Тю, — расстроилась, как всегда, Ленка, — тыщу раз тебе говорила, нормальный у тебя рост! Ну метр семьдесят. И что?

— Семьдесят три, — уныло поправила ее Рыбка, опуская голову к растоптанным полусапожкам, — я и говорю — шпала.

— Шпала это Инка у нас — Шпала. Метр восемьдесят, между прочим! И ничего, в нее полкласса влюблены пацаны, слюнями капают. Лезут в раздевалку, подсмотреть, как Инка на физ-ру переодевается.

— Угу. Твоей Шпале тока бабочки-цветочки, она же с теми пацанами не знает, что делать. Ей хоть два метра рост.

Ленка не стала тогда дальше спорить. Такой вот был у ее сердечной подруги пунктик, когда лет в четырнадцать она вдруг переросла Ленку сразу на пятнадцать сантиметров. И с тех пор без всякой жалости отвергала попытки знакомиться мальчиков, если те были одного с ней роста. Может быть, она и в Ганю влюбилась, потому что тот вполне высокий пацан, предположила Ленка и улыбнулась дурацкой догадке. Если любовь, разве же важно, какой рост. Хотя Рыбка иногда вобьет себе в башку, самое что ни на есть дурацкое, и фиг переубедишь.

Сейчас Ленка переступила сапожками, разглядывая черные кожаные двери, обитые тусклыми бронзовыми гвоздиками. Вздохнула. На блестящей табличке красовалась надпись «директор школы № 13 Маковецкая Л.П.»

Не к месту вспомнила, на втором этаже такая же табличка на двери в хим-кабинет. И на ней написано «преподаватель химии Орехова Ж.П.». Разумеется, как всем Жаннам Петровнам, Ореховой Ж.П. не повезло с инициалами, и табличку давно сняли, потому что вечно там приписывали фломастером буковки «о» и «а».

— Звени, отваги колокол! — заорал нестройный хор голосов из приоткрытой двери актового зала и Ленка вздрогнула.

Рявкнул баян, и раздраженный голос Петра Василича остановил пение:

— Какой гиколокол, тоже мне, робертины лоретти! Паузу делайте, артисты погорелого театра, па-у-зу! И раз-два-три!

— Запомните их имена! — разорялись певцы, — любовь! Комсомол. И весна!

Ленка еще раз вздохнула, с усилием открывая тяжелую дверь. Ей кивнула из-за пишущей машинки секретарь Оля по прозвищу Карамеля, поправила на плечах пуховую розовую кофточку. Ленка открыла еще одну дверь, зашла, вытягивая руку и неловко прикрывая ее за собой.

— Садись, Каткова, — равнодушным голосом сказала директор.

Неяркое с этой стороны солнце нехотя просвечивало взбитые башней волосы, такого же цвета, как шкафы в кабинете — фальшивого красного дерева. В тени белело массивное лицо, утопленное подбородком в высокий пуховый воротник серого джемпера. Темные глаза смотрели без всякого выражения. Ленка ни разу и не видела на лице директрисы никакого выражения. Даже когда та приходила в вестибюль на школьные танцы, которые по молящим просьбам десятого «А» устраивались после торжественных праздничных вечеров, посвященных торжественным датам, мерным шагом подходила к колонкам в углу и, выдергивая шнур, говорила металлическим голосом:

— Вечер закончен. По домам.

Уходя, не вела широкими плечами, обтянутыми жакетом, а вслед неслись сердитые вопли ашников:

— Лидь Петровна, ну мы же только начали вот, всего семь часов, детское время!

Директриса раскрыла на столе какую-то папку и качнула башней-начесом. Сверкнули золотые серьги с розовыми рубинами размером с вишню. Легли на бумаги короткие пальцы с малиновым лаком. Четко проговаривая слова, тоже без всякого выражения директриса сказала:

— У тебя что за четверную контрольную по алгебре?

— Пять. Пятерка, — сиплым голосом призналась Ленка, готовясь к выволочке.

— Да, — кивнула башня, — так… и геометрия? Последний зачет? Тоже пятерка?

— Да.

Темные глаза поднялись от папки. Ленка хотела поправить съехавший шарфик, вдруг той виден синяк на шее сбоку. И не стала.

— Мы решили, Каткова, что можем повести тебя на золотую медаль. В этом году у нас пятеро медалистов. С тобой.

— Ч-то? — Ленка раскрыла рот, нагибаясь и подхватывая качнувшийся у ноги дипломат, — а… я…

— Ты, Каткова, ты, — в мерном голосе прорезалось раздражение, — оценки у тебя хорошие. Даже вот математика, на которой ты с начала года присутствовала только на контрольных и самостоятельных, и то одни пятерки.

Разгибаясь, Ленка нервно хихикнула, вспоминая, как Валечка исписывает половину доски «подобными примерами», а после задает такие, где нормальному человеку и напрягаться не надо — вписывай свои цифирки и готова работа. И сжала губы, глядя на равнодушное лицо директрисы. Та продолжала мерно вещать, покачивая башней в такт словам.

— Конечно, тебе придется много трудиться. Никаких гулянок и никаких мальчиков-танцев-обниманцев по-за углами. Физику и биологию будешь учить дополнительно, с преподавателями, на факультативах. Ты ведь посещаешь факультативы?

Ленка кивнула. Башня качнулась в ответ.

— С английским у тебя нормально. Что еще? Ах, да. К новому году напишешь сочинение на городскую олимпиаду по русскому языку, и если победишь, пошлем тебя в область. Тему нам уже прислали, вот я тебе записала на листке.

Палец двинул по столу бумажку с крупными буквами.

— Сочинение на тему «Мы твои, революция, дети». Походишь в библиотеку, торопиться не надо, в середине декабря сдашь.

Ленка, прислонив дипломат к ножке стула, подошла, беря в руку листок.

— Ну? — спросила Лидия Петровна, вынимая из воротника массивный подбородок.

— А? — глупо переспросила Ленка, уже вся в тоске, видя себя в пустых кабинетах после уроков, и в библиотеке с подшивками революционных газет.

— Ты согласна?

Темные глаза пристально ждали ответа. Ленка молчала, пытаясь сообразить хоть что-то. Как Семки говорила в таких случаях «ты как пыльным мешком из-за угла трахнутая»…

Медаль? Золотая медаль? Да за последние пару лет никто никогда ей особо хорошего и не говорил, в школе. Ставили оценки, садись, Каткова, пять, садись, четыре. Иногда ловила трояки, это там, где в сочинениях ставила Элина дробью, первая оценка за грамотность, а вторая — за содержание. Вот содержание чаще всего русачку не устраивало, потому что Ленка, соскучившись писать дежурные слова о тяжкой доле героев в царской России и о радостном светлом их будущем при коммунизме, иногда катала, что хотела, добавляя в конце, что это ее, Елены Катковой личное мнение, извините, конечно. Ей страшно хотелось Элину взбесить, пусть бы оставила после уроков и что-то сказала такое… человеческое. Да хоть бы спросила когда: Лена, ну ты почему так. Зачем написала? Но ответом на вольнодумство были кислые трояки и непойманный взгляд русачки. Да и ладно, думала тогда Ленка и, выходя из школы, выкидывала кислое из головы.