Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Оль, ну подожди. Ну ладно, не дура. Извини. Откуда я знала, что ты, так вот.

Они снова пошли рядом, все медленнее, потому что угол третьего дома — вот он, совсем близко. Через дорогу, закрутив хвост, прошел ночной кот примерился и вспрыгнул на край мусорного контейнера.

— Он сегодня ушел с Лилькой, — сказала Рыбка, внимательно разглядывая кота, — они танцевали и целовались, а потом он ее на сцену поволок, и она там. Танцевала. А все орут и хлопают. Звезда.

— А я где была? — глупо спросила Ленка, собирая мысли в кучу, — погодь, а, я как раз в сортир уходила, с Натахой. Блин, так ты поэтому такая примороженная была, в конце? Ну, Оль. Ты же его знаешь. Знаешь ведь! У него все время какие-то бабы! Ну, Лилька, просто еще одна…

— Зорик сказал, у них любовь.

— Пф. Он скажет, ага. Да Зорик что угодно скажет, он же в тебя влюблен аж с самой весны. И вообще он гад!

— Проехали.

— Оль.

— Сказала, проехали! Короче, я с ним хожу. Ясно?

— Та ясно. Вчетвером теперь будете лазить, ага. И ты будешь смотреть, как Ганя лижется со своей Звездой. Пока Зорик тебя лапает. Подожди. Ты куда?

Она побежала следом, пытаясь схватить Олю за рукав. Но та выдергивала руку, каблуки стучали все чаще. Угол третьего дома остался позади. У подъезда Ленка, наконец, схватила Олю за капюшон плаща. И тут же отпустила, когда та резко и неловко замахнулась на нее кулаком.

— Тю ты, — крикнула Ленка, отступая, — да делай, что хочешь. Из-за козла этого. Нашла в кого втрескаться. Вообще.

Оля опустила плечи, сунула руки в карманы. Вокруг по-прежнему было пусто, только коты ходили по своим помоешным делам. И за Олиным домом шумел поздними автобусами автовокзал, почти не нарушая тишины.

— Он ее трахает, — тоскливо сказала она, опуская лохматую голову, — а я же не дала. Помнишь, мы с ним на дачу ездили. Ну, я и не дала. А теперь вот.

— Рыбочка, не дала и молодец. Ты что думаешь, если с ним спать будешь, вы прям станете ах-ах, какая щасливая пара! Да у него таких бывших девочек сто штук. Ты мне это прекрати, Оль. Блин, меня гнобила, помнишь, от Костромы отговаривала. А сама?

— Кострома летний. Он бы тебя трахнул и свалил все равно. Его вон в армию забрали. А Ганя, он тут. Все время. Ладно. Пойдем я тебя провожу. До серединки.

Они вышли из черной тени и медленно пошли обратно, к третьему дому. Молчали. На углу кивнули друг другу и разошлись, иногда оглядываясь и проверяя, нормально ли обеим идется. Когда Рыбка пропала в тени своего крыльца, Ленка свернула за угол и побежала к своему подъезду, грустно думая о великой Олькиной любви. Такой великой, что та согласна ходить с низеньким толстым пошляком Зориком с его масляными глазками и липкой улыбочкой, лишь бы рядом каждый вечер был Ганя. Колька Ганченко, Колясик Ганя, гитарист ансамбля судостроительного техникума, бабник и алкаш с мокрыми губами и светлыми глазами на широком лице. И что нашла, спрашивается. Поет, конечно, хорошо. Но все равно противный. И это еще Олька не знает, что Ганя два раза провожал ее, Ленку, когда Рыбка была в деревне у бабки, и лез целоваться. Нет, целоваться как раз не лез, а просто пару раз поцеловались, честно поправила себя Ленка, стукая мимо черных кустов и редких желтых окошек. А вот под рубашку лез, аж пыхтел, и страшно удивился, когда она выдралась и запретила. И на дачу эту свою поганую тоже звал. Абрикосы собирать. Ага, ночью, после дискаря, абрикосы… Хорошо, что Ольки не было всего неделю, и хорошо, что Ганя больше не лез провожаться.

Она замедлила шаги. На лавочке возле подъезда маячила светлая фигура. Куртка с широкими плечами, вытянутые ноги, одна положена на другую. И огонек сигареты у смутного неразличимого лица.

Ленка быстро глянула на кухонное окно. Если мама там, то сбоку белая шторка сдвинута, и за ней черная внимательная щель. Но штора висела ровно.

— Привет, Малая, — сказал веселый негромкий голос. Огненная точка улетела в кусты. И добавил, — привет, прекрасная соседка.

— Пашка? — Ленка засмеялась от облегчения. И валясь рядом, тоже вытянула уставшие ноги.

— Фу, напугал. Я думала, кричать надо. А это ты. Чего ты тут?

— Соскучился, — заявил Пашка. Выдернул руку из кармана и, облапив Ленку за плечи, притиснул к себе.

— Врешь. Ты провожал эту, с глазами. Которая хлоп-хлоп.

— А-а-а, — шепотом заорал Пашка, бодая Ленку стриженой головой, — ты прикинь, она живет аж на Куоре. Ах, Пашечка, давай еще постоим, а я на часы через ее плечо смотрю, ой думаю емае, щас автобус уйдет, и мне через полгорода пилить пешком! Еле вырвался.

— Успел?

— Та полчаса торчал на остановке. Сел вот отдохнуть, дай думаю, спою соседке серенаду.

— Дурак ты.

— Ясно, дурак. Давай, Малая, мы с тобой будем встречаться, а? Тебя так удобно провожать, хлоп и уже дома.

Ленка слегка обиженно засмеялась. Пашка был мальчик красивый. Такой красивый, что она, в общем-то, не надеялась ни на что, вон за ним какие красотки бегают. Ну и ей тоже удобно: соседка, никаких проблем, даже пару раз на море вместе ездили, он, конечно, полез, куда не надо, но быстро руки убрал и вполне мирно согласился отношений не портить. Но все равно обидно, значит, только, потому что рядом живут.

Кухонное окно треснуло, звякнуло и приоткрылось. Пашка быстро убрал руку с ее плеча и сунул в карман.

— Лена, — замороженным голосом сказала темная кухня, колыхая штору, — у тебя совесть есть?

— Мам, я сейчас, — покаянно ответила Ленка, пытаясь встать и снова валясь — Пашка дернул ее за подол куртки. И вдруг громким ясным голосом поздоровался:

— Добрый вечер, Алла Дмитриевна. Это Павел, Санич. Лизы Васильевны сын.

— Лизы? Лизаветы Санич? — окно раскрылось пошире, — Паша? Ах, Паша… Пашенька, я очень рада, и маме привет. И от папы тоже. Лена, еще полчаса и все, поняла? Скажи спасибо, завтра воскресенье. Откроешь сама.

После паузы, дождавшись, когда окно треснет и звякнет, вставая на место, Ленка, сдавленно смеясь, привалилась к Пашкиному плечу, а он обхватил ее крепче.

— Ничего себе! Паш, это что такое?

— Мать с твоим батей в рейсах вместе были, раза три, наверное. И в институте она работала. Так что, соседка, никуда тебе от меня не деться, поняла?

Старый парк был разбит над обрывом, и деревья осторожно подходили к самому краю, где ветер срезал пласты глины, вывернув наружу корни кустарников. Казалось удивительным, что обрыв остается на одном месте, а не идет навстречу деревьям, подминая и обкусывая заросшие густой травкой поляны и шеренги диких зарослей сирени.

Тут всегда было хорошо и спокойно. Особенно осенним днем, когда старый летний кинотеатр, где летом располагалась дискотека, спал, слепо глядя на редких прохожих облезлыми деревянными ставенками с полустертыми надписями «Касса».