Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— А-а-а, драсти! — донесся в приоткрытую форточку сладкий бабкин голос, — уй ты, лялечка какая харошая, уй ты мальчик такой золотой у мами! Драстуй, Валечка, как здоровье? А я усю ночь не спамши, ноги крутют и крутют.

Два сладких голоса, прерываемые ревом «золотого мальчика» — сына дебелой горластой соседки, удалились. И зазвонил телефон.

— Ура! — шепотом сказала Ленка, кидаясь к нему.

Какое счастье, — двери можно не закрывать, говорить, как обычно, не пугаясь, что бабка там слушает и копит ненависть из-за каждого слова.

— Але?

— Летка? — сказал издалека глуховатый знакомый голос, так неожиданно, что Ленка не сразу и узнала его.

— Ой. Пап? Папа?

Это было неловко и одновременно очень радостно. Ленка прокашлялась, смеясь — папа там кашлянул тоже.

— Фу. Богатый будешь, пап. Я не узнала. Ты там как?

— Летка, я быстро. У меня к тебе просьба. Большая. Ручку возьми. И бумагу. Взяла?

— Да, — растерянно сказала Ленка, нашаривая карандаш и листок бумаги, вырванный из старой тетрадки, — да. А что?

— Пиши. Не путай только. Город Ялта. Улица…

Ленка нахмурилась и прижала трубку щекой к плечу, корябая листок.

— Панченко. Лариса… — голос отца прервался, засипел, и он снова неловко прокашлялся, — Ивановна. Повторить?

— Не надо, — мрачно ответила Ленка, глядя на кривые буквы.

— У меня там на полке, в шкафу. Под свитерами, ключи. От гаража. Ты, пожалуйста, съезди, когда там дядя Витя, у себя будет. И в тумбочке, которая в углу, в дальнем, там сверток. Его надо посылкой отправить. По этому адресу. Летка, это не дорого, ну должно быть не дорого, кажется, рубля три. Ты попроси у бабушки.

— Угу, — ответила Ленка негромко, — щаз вот.

— Что?

— Ничего. Ну, отправлю.

Она замолчала. Ждала. С улицы радостно кричали дети, солидно лаял сенбернар из первого подъезда, и хозяйка, модная дама Эльвира истерично кричала «фу, Джерри, я сказала, фу!»

Отец помолчал тоже. В трубке щелкнуло и пикнуло.

— Летка, — заторопился он, — ну, в общем, ты… а я тут… Пожалуйста. И это…

Она сурово молчала, не помогая отцу договорить.

— Маме не рассказывай. Ладно? Будет волноваться. Ну, так вот.

— Хорошо. Пап?

— Кончаются. Жетоны кончились, доча. До свидания. Да, еще!

— Что?

— Закрой хорошо. К дяде Вите в гараж подойди, попроси, он проверит, поняла?

Ленка, прикусывая губу, чтоб не разреветься, как маленькая, молча опустила трубку, прижала ее изо всех сил, так что пальцы и заныли. Вот так вот. Попрощался папа с дочкой Леткой-Енкой. Поедь, достань сверточек, пошли посылочкой. А ей даже не сказал, я тебя целую, Летка…И эти еще, две кошелки, разбежались…Бабка еще эта…И Ганя лазит там с Олькой. Фу. Все каникулы коту под хвост!

Телефон под пальцами снова затрещал. Ленка смотрела на него и думала мстительно, вот не брать, вообще никогда. Выкинуть. Разломать к чертям. И вообще развернуться и уехать. Туда, в восточные Саяны, куда в пятом классе мечтала отправиться геодезистом, начитавшись книжек путешественника Федосеева. Конечно, лучше бы в Калифорнию, где Джек Лондон, Смок и Малыш, но кто ж ее в Калифорнию пустит, а Саяны вот они, в Союзе. Будет она ходить совсем одна, по тайге, в штормовке, с рюкзаком, и никаких телефонов, посылок в Ялту, бабушек с воплями, никаких…

Телефон все звонил и она, вздохнув, подняла трубку, почти роняя из занемевших пальцев.

— Ты, Малая, долго будешь лыцаря с себя корчить печального образа, — сухо поинтересовалась трубка Олиным голосом.

— Не знаю, — так же сухо ответила Ленка, внутри прыгая от радости.

— Короче так. Дуй ко мне, сейчас же. Каникулы, а мы сидим, как пеньки. Придумаем план и все это — наверстаем, ясно?

— А Семки?

— Звонила уже. Через два часа придет наша каракатица.

Уже натянув свои самопальные вельветки и полосатый вязаный свитерок, Ленка, моргая срочно накрашенными глазами и пальцем поправляя ресницы, встала в коридоре, поколебалась минуту и вошла в спальню родителей, где временно воцарилась бабка.

Открыла шкаф и запустила руку под теплую стопку свитеров и рубашек. Нащупывая в дальнем углу ключи, понюхала вещи — от вязаного полотна пахло табаком и папиным одеколоном.

Вытащила тяжелую связку из двух больших ключей и одного маленького плоского. И услышала, как в коридоре, быстро проскрежетав замком, распахнулась дверь.

Бабка скинула туфли как раз вовремя, чтоб увидеть выходящую из спальни внучку. Выпрямилась, рука замерла на пуговице плаща.

— Деньги искала, — утвердительно вопросила, с ненавистью сверля Ленку выцветшими глазами.

— Что-о? — та задохнулась от возмущения.

Прошла мимо, задирая подбородок и сжимая в кармане вельветок неудобные ключи.

— А ну покажь! Чего унесла ссюдова! — загремела баба Лена.

— Щас! — крикнула Ленка, — разогналась! Это моих родителей спальня!

— Там твоего ничего нет! — вопила бабка, ныряя в комнату, и Ленка, помирая от бешенства, услышала, как та щелкает замком своей сумки — проверяет кошельки, догадалась. Потом захлопали ящики письменного стола.

— Тута все, все что тута, то Сережечка мой горбатился, на вас, курвищ бездельных! Ничего тута твоего не…

Но Ленка уже вдела ноги в сапоги, и выскочила, на ходу суя руки в рукава короткой синей курточки. Повернула ключ в замке.

И побежала на волю, ощупывая в кармане тяжелую связку, что при каждом шаге больно тыкалась в ногу.

В полутемной прихожей Олиной квартиры она встала, в ошеломлении разглядывая подругу.

— Ого! Оль…

Та сунула палец к стенке, зажегся свет. Отступила, нервно поправляя белоснежные волосы.

— Ну? Как тебе?

Из беленького шалашика лохматого Рыбкиного каре выглядывало лицо с острым маленьким подбородком, впалые щеки с пламенеющим румянцем и Олин длинноватый носик — она вечно, хохоча, спрашивала у подружек, скашивая к нему серые глаза «у меня рожа не в семачках?», а Семки в ответ тут же обижалась.

— В комнате скажу, там свет, — решила Ленка, и Рыбка, повернувшись, пошла по коридорчику, запахивая халат с продранным боком.

— Не. В кухню идем. Мне ужин шкварить, вечером сеструхи приедут, с ночевкой, чтоб завтра на ярмарку праздничную.

— Давай помогу, — Ленка уселась на любимый табурет, у самого окна, откуда сверху автовокзал, как на ладони, и курган в самом центре, а по склонам его — мальчишки, прыгают и валяются, скатываясь бревнышками по сухой траве.

— На, — Оля сунула ей миску с начищенной картошкой, — на четвертушки режь и сюда, в казанок.

Села сама напротив, поправила новые волосы и, запустив руку в воду, выловила кривую картошину.

— Жарить, что ли?

Белые волосы качнулись, олины губы вытянулись, сдувая с носа тонкую прядку.

— Не. Щас маргаринчика, воды, морковка там всякая. Потушим. А вечером пусть мать разогревает.